Красноармеец Горшечников - [39]

«О, как ты бессердечна, Пассионария!» - восклицала мать, ударяя по клавишам.

«Буржуи, - ворчал из своей комнаты Хмуров, также квартировавший на первом этаже. - Развели страсти, уснуть не дадут».

Георгина и Олёна Максимова, занимавшие комнату рядом со спальней барышни Попорыкиной, выпрыгивали прямо из окошка в сад и шли в гости к Храпову: тот поселился в летней кухне.

Место было тихое: не шумели красноармейцы, не гуляли матросы, не шныряли подозрительные личности в жёлтых остроносых штиблетах. Вокруг дома бродили пузатые козы, обгладывали ветки акации, ловко вставая на задние ноги. На верёвке сушилось штопаное бельё; дикий виноград, обнявший лозами забор, закрывал дом от взглядов прохожих.

После томительного, пыльного зноя приятно было облиться холодной водой из колодца за летней кухонькой - чем богаты были хозяева, так это водой. Остатки былого благополучного быта давно разлетелись по базарам и толкучкам. Красноармейцы вместо бесполезных денег платили за постой продуктами, да ещё и дрова приносили. Хозяйка, несмотря на всю пользу от постояльцев, смотрела на них с тихим ужасом. Дочка была не так пуглива. Необходимость добывать пропитание для себя и всего ужасающейся матери закалила её сердце, и без того не слишком трепетное.

Вот и сейчас она что-то шила, временами, давая глазам отдых, откладывала работу и глядела в сад. Лицом она смахивала на болонку: круглолицая, кудрявая, с вздёрнутым носом и карими глазами навыкате.

- День добрый, Пассионария Поликарповна, - поздоровался Улизин.

- Здравствуйте, Роман Аркадьевич.

Ромка крякнул и покосился на Гарьку: манера барышни Попорыкиной величать его по имени-отчеству ужасно ему импонировала.

- Не скажете ли вашему товарищу, чтоб стряпал с наветренной стороны? Уж очень пахнет.

- Скажем, - весело пообещал Ромка.

Храпов успел поставить кашу на рыбьих головах для огромного дворового пса, которого нежно полюбил.

- Не хотите кашки? - радушно предложил он подошедшим друзьям.

Те в один голос отказались. Повар из Храпова был никудышный.

К ночи заглянул Фильченко, принёс завёрнутую в шкуру баранью ногу. Олёна велела Храпову выдраить казан и завела кулеш. Запасливый Хмуров предоставил кашевару шматок копчёного сала и луковицу с небольшую тыкву величиной. Пришёл Новил Долгодумов с подругой, тихой комсомолкой Ганной. Ромка нетерпеливо постукивал по голенищу ложкой, вылитой из головки шрапнельного снаряда. Храпов вдыхал аромат кулеша так, что шевелились ветки акации.

Свежий ветер с моря, напоенный солью и горьким ароматом чабреца, сдул жару; Млечный Путь сияющим мостом протянулся по тёмному небу.

- Я бы тут жить остался, - сказал Гарька.

Георгина молча смотрела в сторону соседнего дома, туда, где патефон Делакуров играл модный фокстрот.

* * *

Кусачее, с утра на всех сердитое солнце разбудило Гарьку спозаранку. Он помахал руками, исполняя данный себе зарок - каждое утро делать гимнастику. Выглянул в окно. Ромка, поднимавшийся по-крестьянски, с петухами, успел напоить лошадей - свою и Гарькину - и задать им корму.

- Новенький заходил, который Шнобцев, - сказал он. - Говорит, жалованье дают, во Дворце труда. Пойдём?

- Только комиссара в известность поставим, - согласился Гарька.

Север брился перед зеркалом в пышной золочёной раме. Скосив глаз на Гарьку, он спросил:

- Чего тебе?

- Разрешите отлучиться до Дворца труда? Жалованье дают.

- Иди.

В окошке второго этажа Флора Делакур расчёсывала волосы.

«Как Лорелея», - мечтательно подумал Гарька.

- Здравствуйте, Горшечников.

- Здра… а… вя… - Гарька залился румянцем и выбежал на улицу.

- Ну что я за человек такой неудачный? - сказал он Ромке уныло. - Вон Серафим - должно быть, ни разу в жизни не покраснел. А мне проще на пулемёт кинуться, чем девушке «Здрасте» сказать…

- Это у тебя от малого опыта. Долгодумов, и тот себе зазнобу завёл, а ты всё ходишь как чумной, - укорил его друг. - Мечтательности в тебе много и гимназического воспитания.

Гарька только вздохнул: возразить ему было нечего.

- А Георгина где? - спохватился он. - Надо её позвать.

Георгина, умытая, с чистыми румяными щеками (конопушки потускнели под бронзовым загаром), помогала Олёне с завтраком.

- Ступайте вместе, - сказала Максимова. - Я позже приду.

Воздух уже раскалился, но был ещё чист, не висела в нём белая душная пыль - цементный завод давно остановился. В карманах рабочих было так же чисто. В иных местах вечером даже красноармейцы не выходили в одиночку: зарезать могли за горсть махорки. Впрочем, в последние месяцы стало поспокойней: чоновцы не давали разбойникам спуску. Вот и сейчас прошёл патруль; командир с ромбом на вороте - длинноусый, горбоносый - подмигнул Георгине:

- Э, красивый товарищ, замуж идёшь?

- Нам без надобности, - ответила Георгина, зардевшись.

После встретили уличное шествие: в огромной калоше белое воинство уплывало от новороссийских берегов; гигантский, выпиленный из фанеры красноармеец подгонял беглецов ударами штыка; наяривал оркестр.

- Мейерхольд * 5, - Георгина показала на человека в кожаной тужурке, возглавлявшего шествие. - Он создаст новый, революционный театр…

- Я театров не выношу, - сказал Ромка. - Цирк - другое дело.