Красноармеец Горшечников - [38]

- Ни боже мой! - поклялся Шнобцев. - Никогда мы грабиловки ни на грош не сочиняли! Всё у мёртвых отняли. Им-то имущество уже без надобности.

- Поехали, - сказал комиссар. - И так до ночи проваландались.

- Эй, а мы?

- Сдайте оружие и валитесь к чёртовой матери.

- Хоть наган разрешите оставить! - взмолился Шнобцев, опасливо посматривая на старика с обрезом. Из-за его спины выглядывала толстушка. В руке она держала чугунную сковороду на длинной ручке. - Постреляют же нас.

- Туда вам и дорога. Ладно, один оставьте. Всё равно до стенки доиграетесь. Поворачивай, ребята!

- А может, мы с вами? - совсем осмелел Шнобцев.

- Нет! - рявкнул Лютиков.

- Товарищ помполит! - удивился комиссар. - Люди просятся в Красную Армию. Нельзя им препятствовать. А дисциплину мы в них воспитаем.

Лютиков с сомнением посмотрел на хитрую рожу Шнобцева.

- Ты это мне назло? - спросил он досадливо. - В отместку за Делакур?

- Ну что ты, - комиссар дернул ртом, пряча улыбку. - Какая такая Делакур? Ты ж у нас ничем, кроме мировой революции и воспитания пролетариата, не интересуешься.

Помполит насупился ещё сильнее и повернул конька. Всю дорогу до города он демонстративно держался рядом с Чернецким.

Флора Гавриловна, дочь инженерного спеца Делакура, вместе с папашей своим оказалась в соседях с руководящим составом отряда Севера, и немедля заняла мысли, если не сердца оного состава. Скромный Лютиков только вздыхал и читал иногда красавице Фета, а вот комиссар с Чернецким сразу перешли к боевым действиям. Иной раз Гарьке казалось, что борются они за Флору, как за приз - не ради прибытка, а из желания обскакать соперника. Флора Гавриловна, однако, оказалась крепостью неприступной и близко к себе никого не подпускала. Впрочем, и не отталкивала. Едва разочарованный соискатель начинал терять к ней интерес, как красавица приглашала его на чай или позволяла проводить её до папеньки, денно и нощно пропадавшего в порту.

Гарьке с Ромкой Флора ужасно нравилась, хоть надежды у них не было никакой. Да и кому бы она не понравилась? Мало что красавица, так ещё и папаша Делакур, обожавший дочку, наряжал её, будто куклу. Шёлковые локоны, шёлковые ножки, зубы - один к одному, как жемчуг в ожерелье…

- А чего это Лютиков злится? - спросил Ромка шёпотом.

- Вчера Делакур опять в порт засобиралась, - желчно сказала Георгина, - просила Лютикова с нею прогуляться. Так Снейп его услал в окружком за какой-то надобностью, а сам пошёл провожать.

- Куда народ - туда и урод, - проворчал Гарька.

- Делакур, Делакур, - замурлыкал Ромка по-котовьи. - Хороша Глаша…

- Да не наша, - добродушно одёрнул друга Гарька. - У неё сердечных претендентов поболее, чем у тебя волос на голове.

- Оно и немудрено. - Ромка стащил шлем, погладил себя по макушке, покрытой жёсткой медной щетиной. - Медленно растут. Что б такое сделать, чтоб побыстрее взошли?

- Намажь башку навозом, - посоветовал Фильченко. - Вмиг заколосится.

Бойцы загоготали. Ромка надел будёновку и осклабился, ничуть не обиженный. Масса солдат, дезертиров и беженцев принесла в город тиф. Север велел всему отряду уничтожить вошь и первый остригся.

«Не отрежу!» - ерепенился Улизин, однако сдался после того, как в сыпняке свалился Чернецкий, тоже державшийся за свой чуб до последнего. Прошло три месяца - чуб не спешил отрастать. Гарьке подчас становилось неловко перед другом: у него самого волосы отрастали как по волшебству.

Горшечников поймал взгляд Серафима: худой, как щепка, будто обгоревший после болезни, но по-прежнему весёлый, он всё равно был хорош, и даже пахло от него аткинсовским «Шипром». Чего удивляться, что Делакур его и выбрала.

Чернецкий подмигнул Георгине.

- Чего скучная?

Та сжала губы и отвернулась. Не могла простить Флоры Гавриловны.

- Что вы в этой тунеядке находите? Нетрудовой элемент! Сидит на шее у отца, только и знает, что наряжаться.

- Она в концертной бригаде работает, - вступился за Делакур Гарька.

Георгина вовсе свела брови: не то обиделась на друга, не то вспомнила, как в той же концертной бригаде с выражением прочла басню «Стрекоза и Муравей», глядя прямо на Делакур, сидевшую в первом ряду, а та лишь улыбалась беззаботно.

К счастью, отряд вступил в город; вскоре были на месте. Прохожие поглядывали на воинство Шнобцева, тащившееся в арьергарде. Впрочем, особого интереса оборванцы не вызывали. Видали всяких.

- Фильченко, выдай им какую-нибудь одёжку, и по квартирам. У хозяев ничего не брать - это наш район. - Для убедительности Север показал Шнобцеву кулак. Тот понятливо кивнул.

Ромка с Гарькой стояли в двухэтажном доме, владелец которого, врач по деликатным болезням господин Попорыкин, бежал в Константинополь с машинисткой из городской управы и семейными сбережениями в кожаном саквояже. Жене он оставил самое дорогое - дочь на выданье.

По ночам Гарька порой слышал доносящиеся из открытых окон второго этажа рыдания, перемежавшиеся бурными этюдами Шопена и стонами: «О, она погубит его, эта ужасная женщина! Замагнетизирует и бросит! О, мой бедный Жоржик!»

«Не волнуйтесь так, мама, - отвечала нечувствительная дочь. - Если бросит, будет ему поделом».