Красная звезда и зеленый полумесяц - [7]

Когда прошло первое возбуждение от сознания завоеванной свободы, новые нации стали думать о своем будущем: какой путь избрать, чтобы как можно быстрее покончить с унаследованной от прошлого отсталостью? Можно было, конечно, прежде, всего посмотреть на пример тех стран, которые раньше других добились независимости. Но заслуживают ли в самом деле многие, скажем, латиноамериканские или карибские «республики», которые часто отсчитывают свою независимость с XIX века, того, чтобы на них равнялись, если там продолжают царить нищета, неграмотность, безработица, иностранная эксплуатация и если очень часто их «свобода» не идет дальше того, что желает допустить Вашингтон? Для народов, над которыми десятилетиями и веками владычествовал Запад, у капитализма и колониализма — одно лицо. Глядя из своей хижины на принадлежащий ему жалкий клочок земли, африканский крестьянин сравнивает его с расположенными по соседству роскошными плантациями транснациональной компании и, видимо, вряд ли готов восхищаться чудесами свободного предпринимательства. Шахтеры, докеры, безработные, отброшенные в трущобы больших городов, рядом с которыми быстро выросли шикарные кварталы для привилегированных слоев местного населения, не больше того крестьянина хотят мириться с участью, уготованной им в собственной стране, пусть теперь официально и независимой. Их волнует один и тот же вопрос: разве для того освободились они совсем недавно от гнета, чтобы обрести его вновь или увидеть возрожденным в другой форме, даже если сегодня над родной страной свободно реет национальный флаг? Разумеется, не все «деколонизованные» однозначно реагируют на сложившееся положение. Меньшинство уже надело башмаки своих бывших хозяев, и, между прочим, с помощью последних. Именно поэтому власть этих новых правителей столь хрупка, а сами они то и дело выказывают свое предпочтение капитализму — системе, губительность и бесчеловечность которой их народ в самой жестокой форме испытал на самом себе. «Нет ни одной африканской страны, — совершенно справедливо отмечает африканист Клод Уотье, — которая в той или иной форме не заявляла бы сегодня о своей приверженности социализму; это стало почти всеобщим правилом даже для тех — а они более многочисленны, — кто стоит ближе к лагерю западному, чем к лагерю коммунистическому»[5]. Этот выбор не плод долгих теоретических дискуссий, а результат наблюдения за конкретными фактами. Грандиозное развитие бывших царских колоний, ставших советскими республиками, пример победоносного наступления на бедность и невежество, который они подают, очевидно, не остались незамеченными, несмотря на замалчивание и дезинформацию. «Сомнительно, — пишет английский историк Джоффри Бэрэлоу, в котором никак не заподозришь революционера, — чтобы азиатские и африканские лидеры не заметили, что русские за двадцать пять лет сделали гораздо больше для народов, живущих за Полярным кругом и… еще в 1917 году не имевших своей письменности, чем англичане для Индии, которую они оккупировали на протяжении почти двухсот лет»[6].

Это замечание верно не только для «экс-английской» Индии. Со всей очевидностью оно применимо к бывшей французской, португальской или бельгийской Африке. Некоторых беспокоит именно возможность делать такие сравнения, из которых неизбежно следует вывод о соответствующей ценности капиталистической и социалистической систем. «Азиаты, африканцы и латиноамериканцы, — отмечает американский автор Уильям Мендел, — больше интересуются тем, что происходит в жизни советских народов Средней Азии, чем в других нерусских частях Советского Союза, и это потому, что Средняя Азия была «колониальной окраиной» царской империи. Американец или европеец легко пренебрегают тем фактом, что происходящее в этом регионе представляет собой нечто вдохновляющее для азиатов. Для последних же наиболее важным является то, что женщины советской Средней Азии больше не закрывают лицо, что все люди прилично одеты… что дети — все дети — обеспечены молоком, что есть больницы — хорошие больницы, и что хватает врачей (вышедших из того же народа), чтобы лечить этих людей. Гости из Америки отмечают, что уровень жизни в Средней Азии не тот, какой имеется в Соединенных Штатах. Азиаты же отмечают, что нигде не видно нищих и что у всех есть работа… Они констатируют, что здесь жизнь никого не заставляет спать на тротуарах, что нечистоты и канализационные воды не выбрасываются под открытое небо, что никому не приходится брать воду для питья или умывания в канавах… А в сфере образования узбеки превзошли все самое наилучшее, чем только может похвалиться Европа»[7].

Но еще более обитатель «третьего мира» чувствителен к некоторым мелким фактам, которые обычно не замечает путешественник, никогда не живший в колониальной стране. Так, один алжирец, посетивший Ташкент в начале 1963 года (то есть всего через несколько месяцев после провозглашения в его стране независимости) и продолжавший еще мыслить категориями колониального Алжира, объяснял, что самым удивительным зрелищем для него был зал ресторана, где он обедал. Узбеки и таджики, с тюбетейками на головах, сидели рядом с русскими сотрапезниками, в то время как официантки, среди которых было немало русских, принимали заказы и разносили блюда. То, что он наблюдал, было для него невероятно: представители национальных меньшинств сидели за одними столами с «европейцами» и их обслуживали «европейские» девушки! Такое стало возможным только после революции. Особое значение в глазах гостя из развивающейся страны имело то, что жители бывших колоний покончили не только с голодом, безграмотностью и отсталостью, но и с дискриминацией, порожденной колониальным угнетением. Другими словами, они обрели человеческое достоинство.