Красная смерть - [5]

Но больше всего я любил свое дерево авокадо сорока футов высотой. Под его густой темной короной всегда было прохладно. Вокруг его ствола я соорудил чугунную скамейку. Когда мне бывало по-настоящему плохо, я садился на нее и наблюдал, как в траве птицы охотятся на насекомых.

Подходя к изгороди, я уже почти забыл про письмо из налоговой инспекции. Да ничего они не знают обо мне. Неоткуда им знать! Они ничего не обнаружат.

И тут я увидел мальчишку.

Он исполнял дикий танец на моих картофельных грядках. Размахивая руками, закинув голову назад, исторгая какие-то странные звуки. Время от времени он топтал землю ногами, потом наклонялся и выдергивал ботву с завязями будущих картофелин.

Когда ворота скрипнули и мальчишка наконец заметил меня, глаза у него расширились от испуга, и он стал судорожно оглядываться по сторонам, ища пути к бегству. Убедившись, что улизнуть ему не удастся, он изобразил невинную улыбку и протянул мне картофельную ботву. А потом засмеялся.

К подобной уловке я и сам частенько прибегал в детстве.

Я вознамерился строго его отчитать, но, глядя на него, не мог сдержать улыбки.

– Что ты здесь делаешь, малыш?

– Играю, – отвечал он с ярко выраженным техасским акцентом.

Это был маленький, темнокожий мальчик лет пяти, с большой головой и крошечными ушами.

– Как ты думаешь, чью картошку ты держишь в руках?

– Мамину.

– Мамину?

– Угу. Это дом моей мамы.

– С каких это пор? – спросил я.

Вопрос был слишком сложен для него. Он прищурил глаза и набычился.

– Это так, вот и все.

– И давненько ты вытаптываешь мой огород? – Я огляделся. Лепестки красноднева и шиповника развеяны по земле. На грядке – ни одной красной клубнички.

– Мы только что приехали. – Он широко улыбнулся и потянулся ко мне, а я поднял его на руки, не успев подумать, зачем это делаю. – Мама потеряла ключ, и мне пришлось влезть в окно, чтобы открыть дверь.

– Что?!

Прежде чем я опустил его на землю, мой слух уловил голос что-то напевающей женщины. Я еще не узнал этот голос, но его тембр наполнил душу невыразимым блаженством. А потом и сама она появилась из-за угла дома. Женщина с кожей цвета сепии, рослая, но хорошо сложенная. В простом синем хлопчатобумажном платье и белом фартуке. На правой руке у нее висела корзинка с плоским дном, явно моя, взятая из чулана. А в корзинке лежали кумкваты[1], гранаты и клубника из моего сада. Красивая женщина с полным лицом, серьезными глазами и губами, которые, как я знал, всегда готовы одарить тебя улыбкой. На руке, державшей корзину, четко обозначились сильно развитые мускулы. В юности Этта-Мэй стирала белье по девять часов, шесть дней в неделю. Она легко могла скрутить мужчину в бараний рог или же прижать его к себе так крепко, что он ощущал себя ребенком в объятиях любящей матери.

– Этта, – произнес я чуть слышно.

Мальчуган все еще трясся от смеха. Он так извивался в моих руках, что постепенно сполз на землю.

– Изи Роулинз. – Ее улыбка заворожила меня, я улыбнулся в ответ.

– Почему вы здесь? – пробормотал я. Мальчишка бешено носился вокруг матери.

– Мы приехали повидаться с тобой, Изи. Ведь это так, Ламарк?

– Угу, – сказал малыш. Он даже не взглянул на нас, все продолжая бегать.

– Прекрати немедленно. – Этта поймала его за руку и повернула к себе лицом.

Он взглянул на меня и улыбнулся.

– Привет.

– Мы уже познакомились. – Я кивнул в сторону разоренного газона.

У Этты глаза полезли на лоб, и я уже пожалел об опрометчивом жесте.

– Ламарк! Что ты натворил!

Мальчик опустил голову и пожал плечами.

– Ничего.

– Ничего? По-твоему, это – ничего?

Она протянула руку, чтобы схватить его, но Ламарк упал на спину, крепко прижав колени к животу.

– Я немного посадовничал во дворике, – пробормотал он. – И все.

– Посадовничал? – Лицо Этты еще больше потемнело, и морщинки, собравшиеся вокруг глаз, придали ему зловещее выражение. Не знаю, как Ламарк отреагировал на этот взгляд, но у меня перехватило дыхание.

Она сжала кулаки, мышцы на руках напряглись, дрожь прошла по плечам и шее.

Но внезапно ее взгляд смягчился, и она рассмеялась. Этта смеялась так заразительно, что все, слышавшие этот смех, чувствовали себя счастливыми.

Я засмеялся вместе с ней.

– Посадовничал? – переспросила она. – Похоже, здесь промчался ураган.

Ламарк не совсем понимал, почему нам так весело, но на всякий случай ухмыльнулся и стал кататься по земле.

– Вставай и пойди умойся.

– Да, мамочка. – Ламарк прекрасно знал, как нужно себя вести после того, как набедокуришь. Он бросился к дому, но Этта схватила его за руку на бегу, высоко подняла и смачно поцеловала в щеку. Он улыбнулся во весь рот, вытер щеку и, соскользнув на землю, побежал к дому.

Этта простерла ко мне руки, и я буквально вплыл в ее объятия, как будто никогда не слышал о ее муже и моем лучшем друге, Крысе.

Я приник к ее шее, вдыхая аромат ее кожи, напоминающий запах свежесмолотой муки. Я обнял Этту-Мэй Харрис и забылся. В последний раз я обнимал ее пятнадцать лет тому назад.

– Изи, – прошептала она.

Я не понял, следует ли мне немного ослабить свои объятия или ей просто захотелось услышать, как звучит мое имя.

Я знал, это объятие равносильно дулу заряженного револьвера у моего виска. Реймонд Александр, известный друзьям как Крыса, был убийцей. Если бы он увидел, что его жену обнимает другой мужчина, пристрелил бы его, не моргнув глазом. Да, я это знал и все-таки не мог отпустить ее.