Красная площадь - [4]

— Точно! Пускай катится! — поддержали бородача. — Еще отвечать за него… Вали отсюда, комиссар! Чеши, пока живой!

Толпа раздалась на две стороны, предлагая комиссару дорогу. Он подумал секунду, потом застегнул кобуру и, ни на кого не глядя, вышел из буфета.

Молчавший до этого подпоручик лениво поднялся со скамейки:

— Граждане свободной России! А чего вы, собственно, ржете? — сказал он, легко перекрыв солдатский гогот. — Комиссар-то правильно говорил… Кому нужна советская власть? Только вам, обормотам. Так защищайте ее!.. Государство без армии — это урод. Черепаха без панциря. Каждый рад ее склевать!..

(Выйдя на перрон, комиссар Амелин жадно глотнул колючий зимний воздух, потом спрыгнул на путь и пошел быстрым шагом, чуть не побежал, туда, где у водокачки сопел привезший фронтовиков паровоз.)

— Турки на Кавказе наступают? Польский легион бунтует? — говорил подпоручик. — А немцы? Мир-то не подписан. Еще неизвестно, как оно обернется… А вы говорите — не с кем воевать! Сказали бы прямо: есть с кем воевать, да не хочется!

Митинг отозвался на речь подпоручика враждебным гулом.

— Землячки! — волновался тщедушный солдат. — Он нас позорит, разводит наглую контру, а мы уши развесили?.. Да кто его, элемента, в комитет выбирал?

— Гражданина Кутасова мы выбирали. Третья рота, — ответил рассудительный бородач. — За его боевую храбрость и человечество. А если он против шерстки говорит — так это он всегда… Такой интересный человек.

И опять солдаты закричали, заспорили все сразу.

Комиссар Амелин стоял на подножке локомотива «ОВ» (по-простому сказать, «овечки») и беседовал с паровозной бригадой.

— И нету из вас ни одного большевика?

— К партии не приписаны, но сочувствие имеем, — ответил за всех машинист. — Да ты не финти, комиссар. Говори, чего нужно?

— Нужно и даже необходимо угнать отсюда этот паровоз. Прямо сейчас, сразу, сию минуту.

— А фронтовики, стало быть, тут останутся. — Машинист задумчиво комкал ветошь в черных ладонях. — А если они нам за это секир-башка?

— Не успеют.

Машинист поглядел на помощника, на кочегара и решился:

— Поехали. Садись, товарищ комиссар!

Амелин благодарно улыбнулся:

— Не. Я тут останусь.

— Останетесь? — Машинист даже перешел на «вы» от уважения к такому отчаянному человеку.. — Ну, дело ваше.

Комиссар спрыгнул на землю, но тут же обернулся. Понимая бессмысленность просьбы, он все же сказал:

— Ребята, у вас у кого-нибудь хины нет? Малярия меня крутит — ужасное дело…

— Вот чего нет, того нет. — И машинист скрылся в будке.

Паровоз выдохнул струю мятого пара, дал отвальный гудок — так надо было по железнодорожным правилам — и поехал в темноту.

Этот гудок услыхали и те, кто был в теплушках, и те, что митинговали на станции. Комиссар увидел, как из дверей буфета повалили взбудораженные люди. Он поежился, вздохнул и пошел к ним навстречу. А не хотелось, ох как не хотелось.

Понявшие обман солдаты бушевали вовсю. Некоторые даже открыли стрельбу по удирающему паровозу — кто с колена, кто лежа. Но два фонарика на тендере, подмигивая, уходили все дальше.

Первым увидел комиссара белорус.

— Вось ён! Сам пришел!

Толпа с ревом кинулась к Амелину — и впереди всех, конечно, Кащей со своей страшной каской. Но добежать им не дали. На перехват бегущим вывернулась из-за пакгауза шестерка солдат с винтовками наперевес. Эти шестеро выстроились перед комиссаром, отгородили его от толпы колючим частоколом штыков. Командовал подмогой знакомый Амелину эстонец с трубочкой.

— Не трогать комиссар! — крикнул он сердито. — Мы полковая фракция большевики!.. Мы не позволим!

— Уно! Друг!.. Ты ж не понял! Он, черная душа, паровоз угнал!

— Все равно. Убивать не дам, — сказал эстонец Уно. — Эй ты, длинный… Одевай шапка, простудишься!

Он нахлобучил на голову Кащею его каску и припечатал по стальной макушке прикладом. Раздался гул, словно ударили в колокол. Кащей сел на землю, ошалело закатив глаза.

Толпа притихла. И в тишине послышался насмешливый голос подпоручика:

— Ай да комиссар. Всех обштопал!

Народный гнев сейчас же переметнулся на офицера, тем более что заступиться за него было некому.

— К стенке!.. Арестовать золотопогонника! — подхватили и другие. — Судить солдатским судом!.. Шагай, ваше благородие!

И Кутасова повели в кладовку при буфете: там имелись решетка в окне и замок на двери. А матрос-анархист Володя от лица всех сказал Амелину следующее:

— А ты, оказывается, политик. Словами убедить не смог, так решил обманом загнать в свою добровольную армию?.. Пустые хлопоты, напрасная надежда! Завтра утречком мы разлетимся отсюда, как вольные птицы чайки — которые мы и есть… А ты останешься скучать на этой ничтожной станции.

День этот, такой суматошный, наконец угомонился. На смену заступила ночь.

…На запасном пути, будто змея с отрубленной головой, протянулся эшелон без паровоза.

В теплушках было жарко — уголек-то рядом… Солдаты спали на нарах, доверчиво прижавшись друг к дружке — прямо как деревенские ребятишки на полатях. Один только белорус, притихший и грустный, сидел на корточках перед «буржуйкой», подкидывал ей в пасть антрацитную крупку.

…Спал на своём посту часовой, охранявший арестованного подпоручика. Караульный тулуп на нем был большой и теплый, словно стог, — в таком и не заметишь, как заснешь.