Красная площадь - [3]

— Во! Правильно!.. В самую точку!.. — закричали солдаты. — Давай, Балтфлот, стриги его под ноль!

Комиссар беспомощно огляделся.

— Товарищи, кого вы слушаете?.. Это же анархия… Он анархию проповедует!

Матрос даже удивился непонятливости Амелина.

— Да, анархия. Я член партии анархистов… Что? Не нравится?.. А когда вместе Зимний брали — тогда мы вам нравились?.. К твоему сведению, меня Центробалт послал в армию агитатором!

— Агитатором! — кипя злобой, передразнил комиссар. — Саботажник! Вот ты кто!.. А кричишь — умру за революцию…

— Я никогда не кричу. Это ты кричишь, — поправил его матрос. (Он и в самом деле никогда не кричал, а говорил неторопливо и тихо — уверен был, что его все равно услышат.) — А кто готов умереть за революцию, это мы сейчас увидим…

Он вытащил из кармана гранату-лимонку, зажал ее в кулаке, так что только кольцо высовывалось наружу, и приложил к своей груди.

— На. Рви кольцо… рви!

— Я в такие игрушки не играю, — презрительно сказал Амелин.

— Боишься? Ну давай я вас рвану.

И матрос, не переставая улыбаться, схватил кольцо зубами.

— Братва, ложись на пузо! — пискнул тщедушный солдатик. — У их дискуссия, а нам помирать!

— Брось! Брось, чума бешеная!.. — зашумели кругом. — Не надо, Володя!..

— Не надо, так не надо. — Володя спрятал лимонку в карман и сел на место. — Ты мне не поверил, товарищ комиссар. А я ведь в самом деле согласен умереть за каждую свою идею!..

— Ты дурак и идеи у тебя дурацкие! — сказал вдруг солдат с трубочкой — товарищ матроса по полковому комитету. Говорил он с эстонским акцентом, так что у него получалось: «Туррак!.. Туррацкий!» Комиссар повернулся к нему с ожившей надеждой.

— Я большевик. И я скажу — армия нужно. А вы, — эстонец встал со скамейки и сердито оглядел присутствующих. — А вы никому не нужно!.. Вы всякий дрянь, дезертирски ребята!.. Я уйду от вас к чертовой мать. Пойду Петроград, пойду настоящий Красный Армия!

И опять Амел ин не смог найти правильного слова.

— Ищешь где полегче?.. Какой же ты после этого большевик?

— Я знаю какой! Тебе такой большевик не хочется? — Эстонец вынул изо рта трубку и, как револьвером, нацелился ею в комиссара. — Бери глина, лепи себе маленькие большевики. Они все будут такой, как тебе хочется!

И, не глядя на комиссара, он снова уселся на скамейку.

— Я не с комитета, я от народного лица, — сказал худущий сутулый солдат и протиснулся вперед. — Кто солдата кормит-питает? Армия! Но разве ж это суп? Крупинка за крупинкой гоняется с дубинкой!.. Суп-ритатуй — хочешь ешь, хочешь плюй!

Но слушатели и без него знали все эти прибаутки.

— Пошел талдычить, — с досадой пробасил какой-то бородач. — Ты, Мясоедов, давай про дело!

— Суп покушаешь с треской, брюхо щупаешь с тоской! — заторопился Мясоедов. — А если щи — хоть портянки полощи! По краям капуста, посередке пусто!

— Да сгинь ты, ненажора! — заорали в задних рядах. — Ребя, кто ближе, стукни ему по хоботу!

Мясоедов испуганно нырнул обратно в толпу. Как ни худо было на душе у комиссара, он не выдержал, улыбнулся. Но оказалось, что и это было ошибкой.

— Ён смеется! Ему смех! — послышался новый голос. Еще один член полкового комитета поднялся со скамейки — драный, как пугало, солдатик. — У его одна забота: каб нас назад в окопы затягнуть. Хватит! Я четыре годочки воевал — раненый, контуженый, газом травленный… И вось чего сабе завоевал.

Он поставил на скамейку ногу и показал всем худой башмак, откуда, точно горошины из лопнувшего стручка, лезли на волю босые пальцы.

— А у нашего пана Дзевульского… я сам с Полесьяу его три тысячи десятин. Гэто ж скольки голодного народу можно притулить, осчастливить!

Белорус наклонил набок нечесаную голову и даже прищурил глаза — слушал свои слова, как музыку.

— Ах, коли бы поехать нам туды всем полком!.. Жили бы мы, братики, в сердечной дружбе. Вместе бы сеяли, вместе жали… А в реке рыбка… А в ульях мед… А вечером выйдешь с хаты — луна в небе, як яечечко!..

Он с ненавистью поглядел на комиссара. И Амелии понял, что этот мечтательный голубоглазый солдатик — самый опасный для него человек.

— На что тебе армия? С кем воевать? — требовал ответа белорус. — Война-то вся? Ее товарищ Ленин окончил… Ён велел мужику скорей ехать до хаты, панский майонтек делить!.. А ты против?.. Ты не от Ленина! Ты дорогим его именем загородился, а сам от чужих приехал. Тебя убить надо. Братики, нам потребно его расстрелять и ехать сабе дале!

И опять станционный буфет до потолка заполнился криками, руготней, шумом. Зловредный белорус сумел повернуть дело так, что солдаты, не желающие вступать в Красную Армию, выходили не противниками Советской власти, а, наоборот, как бы защитниками ее от самозванца Амелина.

— Бей его, контру! Чего на него глядеть! — орали на комиссара со всех сторон. — Кащей! Дай ему от души, чтоб мозги на стенку!

Белоглазый Кащей уже ломился через толпу, размахивая своей каской. Побледнев от волнения и злобы, Амелин расстегнул кобуру браунинга.

— Видали? Ён, злочинец, стрелять нас хочет! — выкрикнул подстрекатель-белорус. Но тут раздались и разумные голоса:

— Ну уж стрелять, — пробасил бородатый солдат. — Напугали парня до смерти… Пустите вы его с богом!