Красная маска - [4]

В следующее мгновение мы стояли на тихой и безлюдной улице.

– Посмотрите, Кавеньяк, ждёт ли карета, – сказал кардинал.

Я поклонился и собирался выполнить его распоряжение, но, положив руку на моё плечо, он сказал:

– Когда мы приедем в Лувр, вы последуете за мной на расстоянии, чтобы, находясь слишком близко, не возбудить подозрения, и, – добавил он, – ни в коем случае не заговаривайте со мной. А теперь идите за каретой.

Я быстро пошёл на угол Рю Сент-Оноре (улицы Святого Гонория), где обнаружил ожидающий нас старомодный экипаж, какими пользуются богатые горожане.

Свистом я разбудил полусонного кучера и, сурово велев ему быть наготове, вернулся к его преосвященству.

В молчании я последовал за двумя фигурами в масках по тёмной скользкой улице, ибо днём шёл дождь и булыжники были мокрыми и грязными. Старик кучер стоял в стороне, пока мы усаживались, нимало не представляя себе, что глаза, которые пристально осмотрели его из-под алой маски, принадлежали всемогущему кардиналу.

Он стегнул своих лошадей, и мы двинулись со скоростью улитки, в избытке сопутствуемые громыханием и тряской, особенно досадными для того, кто, как я, привык к седлу.

Однако поездка в Лувр не была длинной, и вскоре я был выпущен на волю, поскольку карета замерла, как обычно, в переулке.

Выйдя, я протянул руку кардиналу, но, оставив это без внимания, он тяжело ступил на землю без посторонней помощи следом за Андре, за которым я усердно наблюдал, чтобы мошенник не попытался сбежать.

Я следовал за ними на расстоянии примерно четырёх туазов, как мне было приказано, недоумевая по дороге, каков же мог быть план действий у кардинала.

Мы протолкались через шумную толпу черни, жаждавшей увидеть причудливые маскарадные костюмы, которой дюжина королевских гвардейцев с трудом не давала запрудить боковой вход, используемый только привилегированными особами.

Было около полуночи, когда мы вошли в бальную залу. Его величество, как я узнал, уже удалился, почувствовав лёгкое недомогание; вот почему я заключил, что если готовился какой-то серьёзный заговор, то удар, которому в противном случае помешало бы присутствие короля, ничто долее не могло удержать.

Едва мы продвинулись на дюжину шагов, как моё внимание было привлечено высоким худым человеком с хорошей осанкой, одетым в наряд шута времён Генриха Третьего или Четвёртого.

На нём была чёрная бархатная туника, доходившая до колен, с капюшоном, увенчанным рядом колокольчиков; спереди она была распахнута, открывая взору дублет из жёлтого шёлка в частую красную полоску. Соответственно один чулок у него был красным, а другой – жёлтым, и обут он был в длинноносые башмаки из недублёной кожи.

Одеяние шута превосходно шло его высокой гибкой фигуре, и в свете событий той ночи я часто недоумевал, почему он выбрал настолько заметный маскарадный костюм. Тогда, однако, я думал не о впечатлении, которое он производит, но встревоженно наблюдал, как он провожает глазами кардинала, и, странно сказать, Мазарини с интересом вернул ему взгляд.

Несколько мгновений я внимательно следил за его движениями и, уверенный, что он и есть тот человек, которому Андре выдал маскарадный костюм своего хозяина, инстинктивно переместился поближе к кардиналу.

Некоторое время спустя я потерял его из виду в пёстрой толчее; потом, когда музыканты заиграли весёлую мелодию и середину залы очистили для танцующих, а мы были грубо оттеснены в угол вместе с другими зрителями, он внезапно снова появился недалеко от нас.

Его преосвященство находился прямо передо мной и на расстоянии вытянутой руки от шута; Андре стоял неподвижно сбоку от меня, настолько неподвижно, что я на мгновение подумал, что Мазарини, должно быть, ошибся.

Толпа внезапно качнулась, и одновременно я услышал голос, раздавшийся громко и отчётливо и перекрывший музыку, шум голосов и шарканье танцующих:

– Да погибнут все предатели во имя благоденствия Франции!

При звуке этих слов, от которых у меня застыла в жилах кровь, я быстро глянул в сторону шута и заметил блеск стали в его поднятой руке.

Затем, прежде чем кто-нибудь успел схватить убийцу за руку, она обрушилась вниз со страшной силой – и в грудь кардинала погрузился нож.

Оставив без внимания лёгкий негромкий смех, который вырвался у Иуды рядом со мной, я стоял охваченный ужасом, однако надеясь в душе, что кольчуга, надетая Мазарини, должна была устоять перед poignard (кинжалом – франц.).

Когда же я увидел, как он, однако, завалился назад даже без стона на руки соседа, когда я увидел красную кровь, бьющую струёй и расплывающуюся огромным ярким пятном на чёрном домино, исступлённый нечленораздельный вопль сорвался с моих губ.

– Notre Dame! (Матерь Божья! – франц.) – выкрикнул я в следующее мгновение. – Вы убили его!

И я было бросился вперёд, чтобы схватить убийцу, когда внезапно сильная, энергичная рука легла на моё плечо и хорошо знакомый голос, при звуке которого я замер как зачарованный, прошептал мне в ухо:

– Тихо, болван! Успокойтесь.

Музыка внезапно прекратилась, танец оборвался – и траурная тишина воцарилась в толпе, стеснившейся вокруг убитого человека.

Вопреки моим ожиданиям убийца не делал попытки скрыться, а, сняв маску, показал нам своё лицо печально известного при дворе смутьяна –