Красная маска - [33]
После ледяного душа мысли Дьякова текли быстрее и легче. Уже через некоторое время Дьяков стыдил себя за подозрения на Бутова, руки которого сплошь в мозолях. «Чуть голова не сварила, и уж на своего же парня напраслину возводишь. А вопросы какие он задавал?» — оправдывал себя лебедчик.
Дьяков лег спать с чувством неуверенности в Бутове и с сознанием своей неспособности разбираться в поступках людей. Все же одно было ему ясно — впереди наблюдение не только за Лапиным, но и за молодым горняком. К утру следующего дня Дьяков твердо решил: «Когда на твоих копях убивают инженера, всякое подозрение надо проверить».
Проходя мимо конторы, лебедчик увидел, что Лапин там и читает какую-то книгу. Во время отдыха Дьяков прошел мимо еще раз. Сторож все еще просматривал ту же книгу в темном переплете. Он часто снимал очки, протирал их платком, смотрел вдаль и затем опять углублялся в чтение. «Уж и в контору протерся, — недовольно подумал Дьяков. — Обещали за ним наблюдать», и машинисту казалось, что никто не следит за охранником, никому нет до него дела.
Вечером прямо с работы Дьяков отправился в общежитие к Бутову. Горняк лежал на кровати в носках, в новом костюме, румяный и побрившийся. На его лоб большими прядями падали черные волосы. Добродушные голубые глаза смотрели весело и открыто. Стараясь казаться равнодушным, машинист в то же время анализировал лицо своего помощника, силясь угадать по нему, что за человек Бутов. «Банда — не банда?» — мучительно спрашивал он себя. «Волосы не вьются, простые, — отмечал он, — значит парень, как парень. Уши вон какие! — словно топором кто их вырубил. А брови! Не нашенские — и тонки и длинны. А нос! Словно по угольнику ровный. Не рабочий нос». Но тут же он оправдывал горняка: «На губы погляди! Что два вареника сляпаны. Как есть рабочие губы.»
— Что вы на меня так глядите? — перебил его мысли Бутов. — Точно я ваша невеста, — и горняк расхохотался.
— Вот смотрю на тебя, Витей, и думаю: за что девчата тебя балуют.
Бутов благодарно улыбнулся. Всякое внимание к его особе трогало молодого рабочего.
— Влюбился я, — неожиданно понизив голос, сказал он, глядя Дьякову прямо в глаза. — Она из универмага, из отдела шерстяных тканей. Если согласится, ей-богу, женюсь, — и Бутов поправил волосы, упавшие на лоб.
— Это хорошо, — одобрительно кивнул головой машинист, не переставая изучать горняка. Но чем больше он смотрел на него, тем больше убеждался, что в Бутове нет ничего необычного.
Прошло еще несколько дней. Дьяков, хотя и чувствовал, что, быть может, ошибся, все же не отставал от Бутова.
В пятницу вечером Бутов отправился в город. Встретив у лебедочной Ганшина, он бросил ему:
— Съезжу в Сверкальск. Часика на два.
Вслед за Бутовым в город поехал и Дьяков. Уже стемнело, когда горняк спрыгнул с автобуса и, не оглядываясь, кинулся прямо по Садовой. Смешавшись с толпой, за ним следом двинулся и Дьяков. На случай если б он был замечен, машинист решил превратить свое преследование в шутку.
На углу Березовской Бутов круто свернул и через несколько кварталов вошел в подъезд трехэтажного дома. Выждав немного, лебедчик тоже вошел в подъезд и, убедившись, что второго выхода нет, вернулся на улицу. Сев на скамью близ дома, Дьяков принялся ждать. Вскоре совершенно стемнело и над подъездом зажглась лампа. В дом вошла женщина, за ней — две дочки. Чей-то голос из окна второго этажа долго кричал: «Геночка! Гена! Генка! Генка — черт!» — пока на улице не показался резвый мальчик с колесом в руках.
Бутов все не выходил из дому.
«Надолго засел Витя Бутов, — думал машинист, — а хотел на пару часов.» Около полуночи Дьяков встал со скамейки, прошелся перед домом, вытягивая онемевшие от долгого сидения ноги. Радио проиграло гимн, в окнах погасли огни. Стало прохладнее. Но никто не выходил из подъезда.
В три часа ночи Дьяков опять встал со скамьи и, чтобы согреться, сделал несколько резких движений руками. Затем он застегнул пиджак на все пуговицы и прошелся по улице, не теряя из виду освещенный лампою вход. В пятом часу стало светать, померкли звезды. Лампочка из белой и колющей глаза стала тускло-желтой. Бутов все не выходил. В шесть часов показался дворник и, недоверчиво поглядывая на Дьякова, стал мести тротуар. В начале седьмого хозяйки пошли на базар. Но Бутов словно под землю исчез. «Ему к восьми на работу» — недоумевал машинист и, полный новых подозрений, оставил свой пост. Взяв такси, он помчался на Амак, чтобы успеть к утренней смене. На обеденном перерыве, лебедчик, вытирая платком красные от бессонница глаза, подсел к Спасскому, товарищу Бутова по комнате, и будто нечаянно спросил:
— Как Витей, сегодня дома ночевал?
— А где ж ему быть! — удивился Спасский. — До двенадцати резался в карты, а потом на боковую.
За последние дни лебедчик привык к неожиданностям, но сейчас он был потрясен не меньше, чем когда услышал за своей спиной насмешливый голос Лапина. С трудом овладев собой, Дьяков спросил:
— Стало быть, Витей рано вернулся?
— Часов в десять, может и раньше.
От этих слов машинист окончательно растерялся. Из дому на Березовской был только один выход, который он стерег всю ночь. И никто лучше его не мог знать, что Бутов не выходил из подъезда. И все же горняк в десять был в Амаке! Злость и досада овладели вдруг машинистом: Бутов ловко провел его, отлично выспался, а он остался в дураках, продежурил ночь невесть зачем, и вдобавок в глазах его резь, будто от толченого стекла.
