Красная лисица - [95]

Слезы придут позже, дома, в ее квартире, в их доме, когда она будет снова думать о Джеффри.

Она встала, нетвердо держась на ослабевших ногах, и сказала громко:

— Да поможет мне Бог, чтобы он никогда не узнал.

А что, если это было время, когда он готовился к смерти, что, если это был момент, когда он цеплялся за образ Виолетты? Что, если именно теперь он искал ее, когда она шла по тропинке в незнакомом лесу, и одежда ее была смята, скромность оскорблена, когда над ней насмеялись и надругались?

Господи, пожалуйста, пусть он никогда не узнает. Никогда. Она ведь даже не поговорила с ним, когда он уходил из дома в то утро. Она лежала в постели, в туго облегавшей ее ночной рубашке, слыша, как он двигался по квартире, но она не окликнула его, потому что никогда этого не делала, потому что они говорили только о банальных вещах.

— Прости меня, Джеффри. Пожалуйста, пожалуйста.

Только если Джеффри умрет, он никогда не узнает. Только тогда она будет уверена, что сохранит свою тайну. А он должен жить, потому что она предала его и совсем не годилась для вдовьего траура, для лицемерия соболезнований. Она должна заставить его жить. Иногда случается, что пациент, страдающий от безнадежной внутренней болезни, выздоравливает. Всегда есть надежда. Всегда есть шанс. И тогда он узнает. Если не случится чудо, он узнает.

Виолетта Харрисон бежала по ковру из сосновых иголок. Боль травм уступила место большей боли, муке стыда и унижения. Она обогнула темную тратторию, окна ее были закрыты ставнями, и побежала к стоянке машин. Ее рука нырнула в сумку, стала шарить среди косметики в поисках ключей от машины. Когда она села на водительское место и завела мотор, то дрожала от слез, которым не давала пролиться.

— Вернись домой, Джеффри. Даже, если там никого нет. Вернись домой, мой храбрый, мой милый, вернись домой.

* * *

— Прощай, Аррисон.

Джанкарло едва мог различить своего пленника на фоне грязной темной земли ямы.

— Прощай, Джанкарло.

Слабый голос, лишенный надежды.

— Я скоро вернусь.

Как если бы Харрисона надо было подбодрить, как если бы вся мука его тяжкого испытания заключалась в страхе остаться одному в темноте. Слабое движение теплоты и дружеский толчок в бок. Неужели уверенность юноши слабела, неужели она его покидала?

Джанкарло заскользил по тропе, ощупывая растопыренными руками низкие ветки. В запасе было много времени.

Он зашел так далеко, и все–таки где была мера его успеха? Стебель ежевики уцепился за его брюки. Он оторвал его от себя. Ведь он выдвинул требование свободы для Франки? Его лодыжка подвернулась, когда он споткнулся о торчащий корень. P38 зарылся в кожу на его талии, подтверждение того, что это была единственная сила, способная убедить, его единственное право быть услышанным и понятым в большом городе, нежащемся в южном летнем вечере.

* * *

Дыхание темноты ощущалось в огромном дворе Квестуры. Фары и огни на крышах конвойных машин, сопровождавших фургон от тюрьмы Ребиббиа, демонстрировали неотложность продвижения, когда они проезжали под аркой со стороны улицы в место парковки. Крики, бегущие люди, дополнительные пистолеты, когда фургон подъезжал своей тыльной стороной к открытой двери, которая вела прямо в коридор в камере. Среди тех, кто работал поздно ночью в городской штаб-квартире полиции, было много спешивших вниз по лестнице и высовывавшихся из окон верхних этажей, чтобы хоть краешком глаза увидеть «Ля Тантардини». Они были скудно вознаграждены: их взорам предстал только кусочек ее блузки, так что они смогли разглядеть ее цвет, когда ее провели через расстояние в несколько футов, отделявшее фургон от двери здания, и она исчезла.

Карбони не последовал за ней, а остался стоять в центре двора, среди разворачивающихся и выстраивающихся машин, которые искали место для парковки. Арчи Карпентер стоял в нескольких футах от него, чувствуя, что полицейский предпочитает его обществу собственные мысли.

Она уже давно скрылась из вида, когда Карбони стряхнул оцепенение и повернулся к Карпентеру.

— Вы не поняли, что произошло между нами?

— Сожалею, но не понял ни слова.

— Я буду краток...

Карбони двинулся к главному входу в здание, не обращая внимания на тех, кто наблюдал за ним как за объектом, представляющим вторичный интерес, теперь, когда женщина ушла.

— Юноша будет звонить в восемь. Я должен засечь этот звонок. Я должен знать, откуда он звонит. Для того, чтобы засечь звонок, я должен располагать временем.

Лицо Карбони выдавало беспокойство.

— Я сказал ей, что если Харрисон пострадает, мы убьем Баттистини, где бы ни нашли его, но что если она нам поможет, в суде ей будет оказано снисхождение.

— Но вы не имеете власти гарантировать ей это.

— Верно, Карпентер, совсем не имею. Но сейчас им надо поговорить о многом, и есть шанс засечь его. У меня нет выбора. Я должен положиться на надежность процедуры слежения.

Карпентер говорил спокойно.

— У вас только один вариант. Освободить Тантардини в обмен на жизнь Харрисона.

— Не шутите со мной, Карпентер. Сейчас не время для шуток. Шутить будем позже, когда все будет кончено.

Они остановились у наружной двери офиса Карбони. Ответ рвался из горла Карпентера, но он подавил его, и в первый раз подумал, каким нелепым кажется этим людям предложение, столь прямое и ясное, продиктованное здравым смыслом.