Красная книга ВЧК. В двух томах. Том 1 - [144]

Лавриненко приходил к Ратникову.

Тратили мы на стол около тысячи рублей в день. На костюм я истратил тысяч семь. Других больших трат у меня не было, а куда истратил, кому давал и сколько вообще было денег у Хлебныйского, не знаю и не видал. Узнав из намеков или почувствовав инстинктивно, что 7-го готовится что-то недоброе, я думал заявить ЦК, но так как я не предполагал, что это так кошмарно, или я просто сомневался, что это может произойти, я решил, не заявляя, поехать прямо в тыл Деникина, для подпольной работы.

А. Домбровский

РАСКАЯНИЕ ЗАБЛУДИВШЕГОСЯ КОММУНИСТА

В то время, когда рабоче-крестьянская власть отражает на многих фронтах бешеный натиск как внешней, так и внутренней контрреволюции, поставившей своей задачей в море слез и крови защитить пролетарскую революцию; в то время, когда на бесчисленных фронтах умирают сотни и тысячи бойцов за благо народа, за благо той власти, которую завоевали пролетарии своей мозолистой рукой, во имя Революции, во имя освобождения всего человечества идут с долгом, с честью умирать порой молодые, полные жизни наши дорогие товарищи, я, как рабочий, как угнетенный, с самого начала основания рабочей армии ушел на фронт.

В продолжение полутора года я успел побывать на разных фронтах гражданской войны (я не хочу об этом сейчас распространяться, но, если понадобится, я смогу указать целый ряд сражений, в которых я принимал активное участие). Уже давно я убедился, что моя жизнь должна быть отдана за революцию, что я должен умереть во имя рабоче-крестьянской власти, и это меня не страшит. Я чувствую, как хорошо умереть, зная за что – умереть сознательно.

Но в то время, когда чувствуешь свою вину – ошибку перед рабочим государством – и когда думаешь, что тебя могут лишить за это твоего физического существования, то невольно возникает мысль: «Умру бесстрашно, но за что – за то, что существует на свете анархизм и существуют отбросы от анархизма» (с которыми я, к несчастью, был знаком). За то ли, во что никогда не верил, никогда не был согласен, ибо это шло вразрез с моими убеждениями? За то ли, что все это было мне чуждо и что я был всегда от этого далек?

И вот когда это все анализировать начинаешь, искренне сознавать, какую ошибку сделал и за то можешь умереть не так, как тебе говорит твой разум, не так, как хотела твоя воля, а так, как диктуют условия, грязные условия, в которые так глупо впутался, невольно возникает мысль, почему не умер, когда кругом свистели белогвардейские пули, рвалась шрапнель, лопались снаряды, падали и умирали твои товарищи. Становится грустно и жалко, что рок почему-то берег меня там, где я с честью умереть мог. Какой позор, какие угрызения совести переживаешь, что, возможно, умрешь этой позорной смертью! И как честно и искренно хотелось бы, чтобы тебя перестали считать врагом рабочего государства и своей смертью там, на фронте, в передовой цепи рядом с товарищами по убеждению, искупить свою вину-ошибку.

Поэтому я хотел бы, чтобы те товарищи, которые будут разбирать и утверждать мою судьбу, повторяю, я хотел, чтобы они меня поняли и разрешили умереть не здесь, в этих стенах, а там, в бою с белогвардейцами, на поле битвы, где разрешается судьба мировой революции.

А. Домбровский

ПОКАЗАНИЯ АЛЕКСАНДРА ГАВРИЛОВИЧА ВОСХОДОВА

В Москве я с 4 сентября. В Москву попал проездом из города Житомира в Саратов в 1-ю Стальную дивизию. В Житомире я был шофером Волынского губвоензага.[267]

Приехав в Москву, я заболел и лежал в 18-м эвакуационном госпитале больной сыпным тифом. Какой-то красноармеец видел, как меня с вокзала отвозили в больницу, и он об этом сказал Мише Гречаникову. Он служил в одной части со мной. Миша Гречаников был у меня 2–3 раза. Он мне предложил, чтобы я после выздоровления пришел на квартиру по Арбату, № 30, кв. 58, что я и сделал. Я поселился в этой квартире и жил там недели две. По болезни я ничего не делал. Деньги для житья мне давал Миша. Дал он мне в 4 раза около 16 тысяч рублей, и я их прожил. Чем занимается Миша, я не знаю. 16 или 17 октября я переехал на новую квартиру, где меня и арестовали. За комнату в обеих квартирах платил Миша. Жил он не со мной. На эту квартиру я переехал по указанию Миши. Вместе с Мишей я служил в дивизии около 6 месяцев. При аресте у меня отобрали около 6 тысяч. Мне их дал Миша. На этой новой квартире платил за все Миша. Платил он за кормление меня и Шестеркина по тысяче рублей в день. Казимира Ковалевича не знаю. С Шестеркиным меня познакомил Миша. 25 октября я лежал в 18-м госпитале. В продолжение последней недели Петя ни разу не был дома. Никаких вещей у меня не было. На квартире на Александровской был чемоданчик с вещами Шестеркина. Бомбу я видел. К Шестеркину приходил некто Ваня. Одет во френч защитного цвета, в высоких сапогах, бекеше и фуражке с блестящим козырьком. Лет ему 25, бритый, полный, молодой, здоровый, блондин, волосы короткие. Я замечал, что они от меня что-то скрывают и при мне ничего не говорили. К Шестеркину приходила его жена Ляля. Те, которые звали нас в Петушки за мясом, – это Ляля и его сестра. Где они живут в Петушках, я не знаю. Сегодня я ночевал на Курском вокзале. Миша мне дал подложные документы, так как по моим старым срок выходил. И я жил по этим документам.