Красная дверь - [85]
Ратлидж подумал о священнике, читавшем псалмы во время службы по Флоренс Теллер. Казалось, он говорил искренне.
— Если это приносило людям утешение, не важно, что вы чувствовали.
— Хотел бы я в это поверить.
— Должны же были существовать счастливые моменты в вашей миссионерской работе?
— Это было только притворство, — ответил Уолтер.
— Но вы красноречиво писали в вашей книге о значимости своей работы. Так мне говорили.
— Это было хуже чем притворство — это был обман. Но он дал мне время. И это все, что имело значение.
— Время для чего? — спросил Ратлидж, но Теллер игнорировал его вопрос.
— Вы не имеете представления о том, что такое Африка. Было одно племя на дальней стороне реки, маленькой речки, едва ли шире, чем скромный приток Нигера. Но она удерживала их от наших глоток. Нам приходилось только стеречь переправу. Но потом их урожай уничтожили дожди. Боже, я никогда не видел таких дождей! А потом земля высохла и превратилась в глинистую пустыню. Я был экономен и бережлив, поэтому они пришли за нашим урожаем, жалкие и голодные. И вышло так, что я покинул мое стадо. Я стоял на кафедре, призывая их уверовать в милосердного и сострадательного Бога, зная, что их всех убьют. Я бы умер вместе с ними, если бы остался, — иностранный священник, который уговаривал их отказаться от древних культов. Я все еще вижу их глаза, верящие мне. На следующее утро я уехал до рассвета. Мне и теперь иногда снятся их глаза, а не их изувеченные тела.
Ратлидж ничего не сказал.
— Потом был Занзибар, — продолжал Уолтер. — У нас возникли разногласия с епископом — мы думали, что лучше знаем, как иметь дело с арабами. Нас обвинили в нарушении субординации. Занзибар — остров. Вы когда-нибудь бывали на острове пряностей? Перец, мускат, гвоздика, ваниль — что угодно. Едешь верхом по изжаренной солнцем дороге, где они сушили гвоздику на ярких тканях, распростертых почти у ваших ног. Тысячи маленьких коричневых цветов, которые ветер шевелил, как ковер. А стручки ванили или крошечные зеленые семена перца… Оболочка мускатных орехов ценилась на вес золота. А море настолько голубое, что на него больно смотреть. Но запах рабства и там, и в городе. Горе, боль и бессильный гнев. Таков Занзибар.
«Не давай ему закончить», — посоветовал Хэмиш.
Но Ратлидж не прерывал эту странную исповедь.
— В Китае мы использовали торговцев опиумом. Они доставляли сообщения туда, куда больше никто не мог проникнуть, и иногда были единственной защитой миссионеров от бандитов. Поэтому мы мирно существовали рядом с дьяволом, проповедуя, что опиум — зло, ведущее к безумию и смерти. Двойные стандарты, Ратлидж. Мы не жили в соответствии с нашими проповедями. Лицемерные ханжи — вот кем мы были, и со временем я стал стыдиться всех нас.
— Думаете, вы были единственным миссионером, который так чувствовал?
— Я надеялся, что да. — Он резко вскинул голову. — Я не был похож на других. У меня не было призвания, понимаете? Я стал тем, кем хотел меня видеть мой отец. И Питер ненавидел армию так же сильно, как я свою работу. Думаю, мне бы понравилась военная служба. Но кто знает? Я мог возненавидеть и ее тоже.
Это, заметил Хэмиш, объясняло, почему он говорил Флоренс Маршалл, что был военным. Живя ложью, так как это компенсировало отсутствие выбора и делало его романтичным в глазах молодой женщины, не видевшей ничего за пределами места, где жила. Тем не менее он трусливо использовал имя брата, боясь, что отец узнает о его мятеже.
Они услышали, как пастор, мистер Стедли, спускается по лестнице.
Теллер встряхнулся, словно пробуждаясь от грез, как будто он говорил скорее с самим собой, чем с Ратлиджем.
— Она выглядит умиротворенной, — сказал мистер Стедли, войдя в комнату.
— Да.
— Могу я что-нибудь для вас сделать, Уолтер?
— Благодарю вас за визит, пастор. Возможно, вы хотели бы поговорить с остальной семьей. Я свяжусь с вами относительно службы. Думаю, Дженни хотела бы, чтобы вы провели ее.
— Да, конечно. — Он переводил взгляд с Теллера на Ратлиджа. — Если я вам понадоблюсь, можете послать за мной.
Пастор удалился, и Уолтер вздохнул:
— Следующей меня будет донимать своими вопросами полиция. А потом Мэри, Летиция и мой брат. Я бы хотел запереться и притвориться, что меня здесь нет.
Ратлидж поднялся:
— Я привез из коттеджа фотографию Тимми.
Уолтер Теллер оставался неподвижен.
— Возможно, — сказал он наконец, — его мать предпочла бы, чтобы ее похоронили вместе с ней. — Внезапно он вышел из себя. — Что сделал Тимми? Подвел своего отца тем, что умер, когда тот не мог приехать домой и помолиться за него!
Лицо Теллера стало таким бледным, что Ратлидж испугался, как бы у него не остановилось сердце. Взяв себя в руки, Уолтер добавил:
— Питер был бы признателен вам.
Ратлидж вышел наружу, чтобы унять гнев. Продолжался дождь, тучи двигались к востоку. Он направился к другой стороне дома, не желая проходить мимо роз, и пересек лужайку, подойдя к маленькому потоку, разбухшему от дождя и угрожавшему затопить луга по обоим берегам. Ратлидж чувствовал, как его подошвы утопают в мягкой земле, и отошел подальше от воды.
