Красная Борода - [56]
— Откуда я знаю, может, вы все это придумали, — процедил Мацудзиро, выслушав Какудзо.
— Прочитайте документ — и убедитесь, что мы ничего не выдумали. Да разве решились бы такие тупоголовые люди, как мы, обманывать вас — грамотного и образованного господина? Мы еще пригласили как свидетеля господина Нобору Ясумото — доктора из больницы Коисикава. А теперь просим вас пойти и ознакомиться с документом.
Мацудзиро обернулся и поглядел на Нобору.
— Нобору Ясумото, — представился тот.
— Мацудзиро Такада, — ответил домовладелец и, окинув взглядом одежду Нобору, произнес: — Знаю, знаю, именно в таких халатах ходят доктора из больницы Коисикава.
В его взгляде, в том, как он произнес «в таких халатах», Нобору ощутил нескрываемое презрение, но сдержал себя и лишь улыбнулся в ответ.
— Вас проводят Тёдзи и Косукэ, — сказал Какудзо. — Господин доктор тоже согласился сопровождать вас. После того, как прочитаете, возвращайтесь сюда.
— Где находится документ? — спросил Мацудзиро.
— Он спрятан в укромном месте на пустыре. Ни к чему, чтобы его видел кто-либо еще, кроме вас. Поэтому пусть ваши люди останутся здесь.
— А что мешает им пойти со мной?
— Мы не хотим, чтобы они стали свидетелями вашего позора, — спокойно произнес Какудзо. — Ваш покойный отец пожелал, чтобы об этом документе никому не сообщали. Мы об этом узнали только сегодня и советуем вам отправиться к тайнику без телохранителей.
Мацудзиро на мгновение заколебался.
— Я вас не оставлю, господин, — сказал Идзо.
Но его слова, по-видимому, возымели противоположное действие.
— Все в порядке, я пойду, — Мацудзиро упрямо вздернул подбородок. — Поглядим, что за позор меня ожидает. Надеюсь, доктор Ясуда составит мне компанию?
— Не Ясуда, а Ясумото, — поправил его Какудзо.
— Простите, сразу не запомнил фамилию, — высокомерно произнес Мацудзиро и, обернувшись к Идзо, приказал: — А ты позови Тацу с Гином и ждите меня здесь. За меня не беспокойтесь — я все же не кто попало, а Мацудзиро Такада!
Нобору встал и первым вышел на улицу через кухонную дверь. Ну и нахал, подумал Нобору, он, мол, «не кто попало, а Мацудзиро Такада». Вслед за ним вышли Ёхэй, Мацудзиро, Тёдзи и Косукэ.
— Нам сюда, — сказал Тёдзи и двинулся по дороге к пустырю.
Уже стемнело, в окошках бараков зажглись огни, дым из очагов стелился по земле, по улице, словно чертенята, с криками носились ребятишки.
Бараки остались позади, дорога пошла на подъем и вскоре вывела к пустырю, на противоположной стороне которого виднелась скала с возвышавшимся на ней особняком. Пустырь зарос высокой травой. Трава высохла и при малейшем дуновении ветерка неприятно шелестела. Чуть поодаль виднелись две сосны с причудливо изогнутыми ветвями.
Тёдзи приблизился к соснам и, внимательно оглядевшись по сторонам, сказал:
— Где-то здесь.
— Что это значит — «где-то здесь?» Что ты имеешь в виду? — спросил Мацудзиро.
— Место, где спрятан документ, — ответил Тёдзи. — Пожалуйста, подойдите сюда.
Мацудзиро поглядел на Нобору. Тот сделал знак рукой, предлагая ему идти первым. Мацудзиро в нерешительности потоптался на месте, потом двинулся в сторону Тёдзи.
— Чуть правее, — предупредил Тёдзи, поглядывая то на скалу, то на сосны.
Мацудзиро сделал несколько шагов вправо.
— Еще немного. — Тёдзи понизил голос и присел на землю. — Еще шаг.
Мацудзиро шагнул и, взмахнув руками, исчез из виду.
Все произошло так внезапно, что Нобору в первый момент ничего не понял. Падая, Мацудзиро закричал, потом его крики стали глуше и, казалось, доносились уже откуда-то из-под земли.
— Это и есть «колодец», — пояснил Ёхэй. — Мацудзиро туда свалился. Мы заранее проверили: воды там нет, ядовитых испарений — тоже. Говорят, в давние времена в этот колодец сбросили девочку по имени О-Кумэ — там она и погибла. С тех пор его так и прозвали — «Колодец О-Кумэ» — и, чтобы детишки случайно в него не провалились, накрыли каменной плитой и огородили. Мы знали об этом и решили сыграть с Мацудзиро злую шутку.
— Прикуси язык, Ёхэй. Сейчас еще не время рассказывать, — перебил его Тёдзи. — Эй, Масакити, где ты там? Давай сюда фонарь.
— Ну как, все сошло гладко? — спросил Масакити.
— Полный порядок. Он угодил прямо в колодец. Сейчас воет там, как собака. Должно быть, пробрало до печенок. Давай фонарь!
Нобору, не произнося ни слова, наблюдал за их действиями.
— Поскольку вы свидетель, — обратился к нему Тёдзи, — подойдите поближе и слушайте, о чем мы будем говорить с этим негодяем.
Нобору кивнул. Небо было еще светлое, а на пустыре под скалой уже сгустились сумерки. Ветер усилился, сухая трава зашелестела громче. Фонарь тускло освещал лица пятерых мужчин, сгрудившихся у колодца. Тёдзи осторожно приблизился к самому краю зиявшего в земле отверстия, края которого слегка осыпались во время падения Мацудзиро.
— Эй, Такада, как вы там себя чувствуете? — крикнул Тёдзи, склонившись над отверстием.
Со дна донеслись вопли, отражавшиеся эхом от стенок колодца, но слов разобрать было нельзя.
— Похоже, с вами все в порядке, раз вы так громко орете. А теперь послушайте, что я вам сейчас прочитаю. — Тёдзи вытащил из-за пазухи свернутый в трубочку документ.
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.