Красная Борода - [54]
— Нет такой причины, которая оправдывала бы убийство! — гневно вскричал Ниидэ. — Среди бедняков немало людей, способных на крайности — безмерно радоваться каким-нибудь пустякам и понапрасну губить себя при малейшем разочаровании. Это особенно характерно для тех, кто лишен глубоких корней, в том числе семейных... Но ты прав: это отношения к делу не имеет. Главное — узнать, почему Ёсити дал такое обещание. Тогда станет ясно, какие следует предпринять меры против его сына. А в принципе правда на стороне Какудзо: защитить его важнее и справедливей, нежели потакать богачам и монахам, думающим лишь о собственной выгоде.
Ниидэ остановился, обратил взор к небу, словно вопрошая о чем-то, и пробормотал:
— Так что же заставило Ёсити дать обещание?
Глядя на него, Нобору подумал, что Красная Борода похож сейчас на доктора, который при осмотре больного не сумел выявить болезнь и обращается за помощью к богам...
На следующий день Нобору отправился к Какудзо. С помощью О-Танэ он промыл раны, сменил пластыри, наложил новую повязку на голову и собрался уже уходить, когда в дверях, тяжело опираясь на палку, появился старик.
— Что случилось, дедушка? Вам нельзя одному выходить из дому, — завидев его, испуганно закричала О-Танэ.
«Должно быть, это и есть Тасукэ», — подумал Нобору, глядя на старика, и пододвинул к себе тазик с водой, чтобы вымыть руки.
С трудом переступая непослушными ногами, старик с помощью О-Танэ вошел в комнату. Он напоминал сломанную деревянную куклу. Усевшись, он уронил палку, и она с громким стуком откатилась в сторону. Он был ужасно худ, лицо, обтянутое желтоватой кожей, казалось восковым и скорее напоминало маску, губы безвольно отвисли.
Старик беззвучно пошевелил губами. Видимо, он хотел что-то сказать.
— Ничего не понимаю, — со слезами на глазах прошептала О-Танэ.
— Что с вами, дедушка Тасукэ? — громким голосом спросил Какудзо.
— Погоди, дай ему отдышаться, — остановила его О-Танэ.
Сказав Какудзо, что жар спал, опасности нагноения нет и надо лишь через день менять на ноге пластырь, Нобору предупредил, что зайдет послезавтра, и направился к выходу.
Проходя мимо О-Танэ и Тасукэ, он заметил, что старик силился что-то сказать, с трудом ворочая непослушным языком. Было тяжко глядеть, как он, пуская слюну, сжимал пальцами горло, словно хотел выдавить из себя какие-то слова.
— Успокойся, дедушка, и не мучай себя. С Какудзо все в порядке. А тебя я сейчас отведу домой. Ты полежи, отдохни немного и ни о чем не беспокойся, — увещевала его О-Танэ.
Нобору направился к мосту Коисикава. Он договорился встретиться с Ниидэ в доме старого Мацудайры, но пришел раньше условленного срока, и ему пришлось дожидаться около часа. Затем они обошли еще нескольких пациентов и к пяти часам вернулись в больницу. Так рано они еще никогда не возвращались, и Нобору удалось, не торопясь, принять ванну и спокойно поужинать. Когда ему подали чай, Мори как бы между прочим сообщил, что в больницу возвращается Цугава. Нобору не сразу понял, о ком идет речь.
— Ну как же, Гэндзо Цугава, которого ты сменил в этой больнице. Неужели не помнишь?
— А-а, тот самый противный тип! — вспомнил наконец Нобору и, подозрительно поглядев на Мори, спросил: — Неужели он и вправду возвращается?
— С какой стати мне тебя обманывать?
— Но ведь его прочили на должность врача при правительстве.
— Ничего путного из этого не вышло. Стоило ему занять это место, как он сразу же натворил глупостей, и его вскоре выгнали.
— И направили обратно сюда?
— Да. Видно, здесь тоже нужны врачи, — сказал Мори, допив чай.
— Неужели наша больница нуждается в новых врачах?
— Ага, — отрезал Мори и постарался перевести разговор на другую тему. — Я слышал, будто Ино и О-Суги надумали жениться. Тебе что-нибудь об этом известно?
Нобору покачал головой. Особого значения словам Мори, будто больнице нужны новые врачи, он не придал, а потому и не понял, почему тот переменил тему. Мори сказал, что сумасшедшей О-Юми жить осталось недолго, пожалуй, она не дотянет до Нового года. После ее смерти О-Суги надлежит вернуться к родителям, а этого она не желает, вот они и договорились с Ино пожениться.
— Это первый светлый луч за все годы моего пребывания в больнице, а может быть, с дня ее основания сказал Мори. — И я с грустью подумал о том, сколь редко своими глазами удается увидеть счастливых людей.
«Верно, увидеть счастливых людей — большая редкость», — согласился в душе Нобору. Надолго загадывать трудно, но сейчас, в этот короткий по сравнении вечностью миг, Ино и О-Суги счастливы ожиданием грядущей свадьбы. Но жизнь так длинна, и кто знает, что ожидает их в будущем?
Нобору вновь покачал головой и рассмеялся.
— В этой больнице и философствовать научишься на стариковский манер, — сказал он. — Но это я не на твой счет, Мори, я о себе говорю.
На следующий день, когда Нобору собрался идти с Ниидэ на осмотр пациентов, его остановил у ворот незнакомый мужчина.
— Если не ошибаюсь, господин Нобору Ясумото? — на всякий случай удостоверился он. — Я плотник Ёхэй, живу в одном бараке с Какудзо.
Ага, тот самый, кто взял к себе стариков Гэндзи, изгнанных Такадой, вспомнил Нобору, глядя на низенького, но плотного Ёхэя, заросшего по самые глаза густой бородой.
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.