Красная Армия - [37]

Трименко понимал, что для тех, кто находится на земле, в постоянном нервном ожидании на марше или в ожидании приказа выдвигаться, война выглядела невероятным бардаком, граничащим с безумием. Но с неба, с божественной высоты, колонны двигались достаточно хорошо. На каждую, увязшую на местности или на переполненной дороге, приходились две-три, слаженно двигавшиеся по параллельным дорогам. И поток нес их в правильном направлении. Трименко знал, что передовые подразделения одной из его дивизий уже форсировали канал к северу отсюда, притом, что основная операция по форсированию разворачивалась в полосе наступления другой дивизии. Некоторые части уже продвинулись на тридцать километров от исходных позиций, а один разведывательный дозор сообщил, что продвинулся на пятьдесят два километра. Между тем, попытки противника остановить поток советских войск были удивительно слабыми. Утром Трименко получил жуткие данные о потерях. Вообще-то, они соответствовали запланированным, и Трименко не сомневался, что потери были преувеличены в пылу боя и в процессе передачи данных вышестоящему командованию. Перспектива использовать неточные данные в дальнейшем планировании беспокоила Трименко больше, чем сами потери.

Реактивный самолет, невидимый в дымке, прошел мимо и рев двигателей ударил по вертолету. Трименко думал о том, что решение Малинского поддержать первый удар авиации было абсолютно верным. При небольшом количестве и малой дальности оперативно-тактических ракет, имевшихся у противника, его авиация была главной угрозой. Трименко беспокоился о возможности удара авиации НАТО по советским войскам в точках пересечении границы, где инженерные войска открыли проходы в пограничных заграждениях. Но тревога оказалась напрасной. Удары самолетов НАТО были мощными, но носили случайный характер, и Трименко подозревал, что основная масса их самолетов действительно была уничтожена на земле. Старухин проявил себя ослом, требуя от Малинского сконцентрировать авиацию на поддержке сухопутных войск, и Трименко не мог удержаться от злорадства. Старухин, думал он, был из такого типа русских офицеров, которых он наиболее презирал, ригидным человеком со слишком поверхностными знаниями, который кричал, бушевал и топал ногами, чтобы заявить о себе, убедить более скептически настроенный мир, что он имеет какое-то значение.

Трименко, не меньше беспокоившийся о собственной значимости, находил такие истерики примитивными и неэффективными. Он считал, что время требовало более сложного подхода к эксплуатации ресурсов, неважно, материальных или человеческих.

Трименко смотрел на свою армию, продолжающую двигаться вглубь Западной Германии. Для человека на земле эта картина была лишь сплошной неразберихой. Но человек, способный посмотреть на нее свыше, видел огромную, невероятную силу.

* * *

— Форсаж!

— Полсотни восьмой, я все еще в захвате. Тут жарко.

— Давай, полсотни девятый. Запускай ловушки. Сбрось его!

— Ракетная атака, на меня, на меня!

— Маневр уклонения!

Самолет ведомого выпустил тучу тепловых ловушек, его двигатели полыхнули форсажным пламенем.

— Резче, братишка. Закрути ее!

Пилот первого класса капитан Собелев увидел, как вражеская зенитная ракета чудесным образом прошла мимо самолета ведомого и взорвалась метрах в ста пятидесяти позади. Собелев ощутил, как его самолет взбрыкнул от взрыва, словно дикий конь.

— Выравнивайся. Держись ровнее, полсотни девять.

Самолеты вылетели двумя парами, но вторая была сбита раньше, чем они достигли Везера. Здесь, над глубоким тылом противника, ПВО была гораздо слабее. Но все равно это был кошмарный полет. Это никак не походило на то, с чем он сталкивался в Афганистане. Полеты в Кабул и из него, старый добрый Баграм были достаточно опасны. Вечная дымка над Кабулом, грязная пыль на горячем ветру, а потом еще и эти чертовски эффективные американские ракеты «Стингер». Но по сравнению с тем, что творилось теперь, все это было мальчишеской игрой.

— Полсотни восьмой, у меня авиагоризонт отказал.

Твою же мать, подумал Собелев.

— Просто держись за мной, — ответил он. — Мы собираемся сделать все, как надо.

Собелев понимал нервозность лейтенанта. Это был уже второй их вылет, а для ведомого и первый боевой опыт. Если бы в Афганистане творилось нечто подобное, подумал он, я бы задумался об уходе из авиации.

— Оставайся со мной, братишка. Не молчи.

— Я здесь, полсотни восьмой.

— Молодец. Цель на тридцать градусов.

— Принял.

— Держи угол крена… Вижу последнюю контрольную точку… Выходим на высоту атаки… И говори со мной, полсотни девять.

— Прошел последнюю контрольную точку.

— Атака по первому варианту.

— Принял, корректирую.

— На боевом… так… Держись, будет горячо.

— Принял.

— Цель на удалении десять… Держимся… Вижу цель.

Собелев увидел аэродром, возникший перед ними скатертью на гигантском обеденном столе. Вражеские самолеты продолжали приземляться и взлетать.

— Работаешь по стоянкам. Моя цель — главная полоса.

— Принял.

Вдруг ожила зенитная артиллерия, разодрав небо потоками трассеров.

— Давай сделаем все правильно… Держать цель… Держать курс… Выровняйся!

В Афганистане можно было летать высоко и бомбить устаревшими боеприпасами глинобитные домики кишлаков, которые не менялись тысячу лет. Бомбы меняли их в мгновение ока.