Красивые души - [41]

Я сохранила все твои письма, но я уже не помню, что писала тебе. Мы с тобой изменились, и нам нужно искать новые слова, чтобы достучаться до сердца друг друга.

Ты сказал: «Кого же мне любить, кроме той, что сейчас передо мной?» – и эти слова не дают мне покоя. Я не знала, отвечать тебе на этот вопрос или нет. Мне приятно, что ты меня любишь. Но я еще не привыкла быть любимой. Наверное, и ты тоже. Подтверждением тому – твое безразличие к любви Андзю. Она честно рассказала мне обо всем. О том, что хочет любить тебя, преступив родственные узы брата и сестры. Я не могу не уважать силу ее любви.

Если я скажу: давай останемся добрыми друзьями, это, наверное, несколько огорчит тебя, но, пожалуйста, прости меня. Время, которое мы провели вместе, было столь недолгим, что его можно измерить секундомером. Друзьям, чтобы вместе что-то делать, нет нужды стесняться и бояться друг друга. Конечно, обещание, которое мы дали друг другу в Нью-Йорке, остается в силе. Я не хочу становиться твоим врагом.

Я не прощаюсь, потому что при новой встрече хочу по-дружески общаться с тобой. Я отдаю тебе себя такую, какой была в свое лучшее время.

Фудзико.

Прочитав письмо, Каору сразу положил его обратно в конверт и сунул вглубь стола. В голове у него было пусто, как он и писал в своем письме. Прошел час, он вытащил из стола и перечитал упрятанное в стол послание Фудзико, но от этого его содержание не изменилось. С каждым прочитанным словом ему становилось тяжелее дышать. Жестокое письмо душило в Каору чувства, которые принадлежали только Фудзико. Да еще почерк был ровным, а текст – связным. Что оно могло вызывать, кроме злости и мучений? Может быть, ему надо быть благодарным за то, что она не полностью разрывает отношения, а предлагает остаться друзьями? В письме не было ни капли ревности – железное доказательство того, что Фудзико не потеряла голову от любви к Каору. Или надо не выискивать эти убийственные доказательства, а скромно радоваться тому, что обещание, данное в Нью-Йорке, живо?

Сидеть, закрывшись в комнате наедине с письмом, означало разжигать в себе ненависть к Фудзико. Каору выскочил из комнаты, чтобы убежать и от письма, и от собственной ненависти. Но пока он с бледным лицом бесцельно бродил по улицам, слова Фудзико продолжали преследовать его.

Письмо было ящиком Пандоры. Каким счастливцем он был, когда держал в руках нераспечатанный конверт, надеясь увидеть в нем прощение грехов и сладкое искушение! А открыв конверт, он пришел в полное отчаяние и готов был повеситься из-за того, что лишь несколько часов назад пребывал в радостном ожидании.

Незаметно для себя он оказался перед «стеной плача» в парке. Давно бы пора вырасти из нее, но он снова бессознательно вернулся в детство, на десять лет назад. На «стене плача», когда-то таившей в своей глубине слышные лишь Каору слова утешения и примирения с жизнью, кто-то написал, желая, наверное, похоронить память о девчонке, которая его бросила:

ЗДЕСЬ ПОКОИТСЯ ХИРОМИ ЦУДЗИ ИЗ 7-ГО «Б» КЛАССА.

Внезапно Каору принял решение. Он вернулся к себе в комнату, взял со стола письмо Фудзико, порвал его, запихал обрывки в карман, опять пришел в парк и выбросил клочки в мусорный ящик Так или иначе, что-то закончилось, и он хотел провести обряд похорон. У злости и ненависти, вылетевших из ящика Пандоры, пока не было формы. А то неуловимое, что не имеет формы, сразу не похоронишь. Когда-нибудь зревшие в Каору злость и ненависть превратятся в поступки и слова, их можно будет потрогать, увидеть, почувствовать, как боль. Только тогда ему удастся их похоронить. Сейчас же он мог похоронить лишь ящик Пандоры.

Каору хотел забыться во сне, но ему не спалось. Он решил почитать книгу, но видел только пробелы, которые моментально заполнялись словами из выброшенного письма.

Под утро он внезапно вспомнил ощущение рваной бумаги в кончиках пальцев. То ли ему не хватало уверенности, то ли бумага была слишком плотная, но ему приходилось приложить усилия, чтобы разорвать ее. А может, это сопротивлялась сама Фудзико: смотри не разорви меня. Он рвал всего лишь бумагу, а не одежду Фудзико, не ее кожу. Но галлюцинация, рождавшаяся под утро, казалась отчаянно реальной. За Нэмуригаокой начинало светать. Каору можно было принять за лунатика, когда он вернулся к мусорке в парке. Отбрасывая в сторону пакеты от гамбургеров и банки из-под кока-колы, он пытался найти все до единого кусочки письма, оказавшиеся на самом дне. Бумага намокла от ночной росы и на ощупь стала напоминать кожу Фудзико. Он сложил порванную кожу в нагрудный карман пижамы и под подозрительными взглядами прохожих, выгуливавших собак, бегом вернулся домой.

Он разложил собранные клочки на простыне и попытался восстановить послание Фудзико. Он так увлекся этим занятием, что избавился от злости и ненависти и пришел, можно сказать, в благостное расположение духа.

На разорванных кусочках кожи виднелись пятна от кетчупа и кока-колы, даже больно становилось. Приступив к операции по восстановлению тканей с помощью скотча, он, как ни странно, почувствовал удовлетворение. В плавном почерке Фудзико появились неровности, текст начал хромать. В нем проступила неуверенность, которую он не заметил, когда читал письмо впервые. Дочитав письмо, Каору будто приклеился к последней фразе – к голове прилила кровь, он видел в этой фразе доброту Фудзико, которую она по неосторожности не сумела скрыть: «Я отдаю тебе себя такую, какой была в свое лучшее время».