Красивые души - [40]

– И скольких женщин ты обольстил этими песнями?

От неожиданных слов Фудзико Каору потерял дар речи. Неужели, сам того не осознавая, он вел себя предосудительно? Нет. наверняка Фудзико ошибается. Но чем объяснить эту ошибку?

– Должно быть, есть кто-то еще, достойный твоей любви.

Фудзико бежит от себя самой?! Он не представлял, кого она имеет в виду, но испытывал угрызения совести. Между ними встал кто-то третий. И не один. Фудзико уже знала о том, что Андзю любит Каору. Она слышала от Андзю и об оперной певице, и о толпах девиц, вьющихся вокруг него. А еще, хотя Фудзико и не догадывалась об этом, в глубинах подсознания Каору жила его покойная мать. Но сейчас Каору видел только Фудзико, чувствовал только ее.

– Кого же мне любить, кроме той, что сейчас передо мной? – Его голос взорвал внезапно наступившую в пивной тишину, так что его услышали даже за большим столом. Не желая того, он стал центром внимания. Гоготавший громче всех красномордый дядька в пьяном угаре зааплодировал Каору. Фудзико порывалась было что-то сказать, но осеклась и превратилась в печальную статую.

– Идем отсюда.

Фудзико молча встала и вышла на улицу. Пока Каору расплачивался, в его адрес неслись насмешки:

– Не дрейфь, аристократ!

– Смейтесь, пока силы есть, – буркнул Каору и вышел из пивной, но Фудзико нигде не было. «Куда она повернула: направо или налево?» – искал ее спину Каору. Сначала он бросился налево. Каору спешил: если он сейчас не найдет ее, случится непоправимое. Пробежав расстояние, достаточное, чтобы непременно догнать Фудзико, Каору развернулся. Если она шла в противоположном направлении, то получалось, что это Каору убегает от нее. Он побежал еще быстрее, надеясь, что Фудзико остановилась и ждет его…

Каору остался один на Гиндзе, улице, где царит безразличие.

Он стоял, прислонившись спиной к стене здания, и смотрел на грозовые облака, утирая пот со лба. Чувство, что тебя бросили… Каору сейчас на собственном опыте переживал то, что, наверное, переживала Фудзико в Америке. Он ведь тогда тоже молча взял и исчез, не разъясняя причин. Такое исчезновение не могло не обидеть Фудзико. Слишком поздно он это понял. Опьяненный желанием приблизиться к Фудзико, Каору даже не представлял, как она была одинока. Он скрежетал зубами, злясь на себя – не заметившего за бесстрастным лицом Фудзико ее беззащитности. Значит, Фудзико отомстила ему.

3.5

Объятия, которыми они обменялись на вокзале Пенн-стейшн в Нью-Йорке, скрепили их договор: желать и стремиться друг к другу. Но этот же договор стал источником страданий.

Боль проникает в тело глубже любого из лекарств. Страдания разрывают сердце человека гораздо сильнее, чем любовное томление. Но в самой глубине сердца Каору скрывалась Фудзико.

Сколько всего времени он потратил на мысли о Фудзико? Не было ни дня, чтобы он не повторял ее имя, мысли о ней были как глоток воды. Иногда он погружался в грезы о Фудзико, когда смотрел какой-нибудь фильм, и переиначивал сюжет на свой лад. Каору общался с придуманным образом Фудзико и поэтому не испытывал страданий. А появись они, любовное томление их бы развеяло. Но жизнь среди иллюзий сделала его нерешительным. Теперь он метался между ненавистью к Фудзико и стыдом перед ней. Иногда ему казалось, что гораздо проще было бы изгнать ее из своих фантазий. Но он не мог замазать ее имя черной краской.

«Подумаешь – никогда не увижу ее; я и не люблю ее больше, и не нужна она мне», – уговаривал себя Каору. Тогда перед ним появлялась белоснежная стена. Он не слышал голоса Андзю, не видел улыбки Ёсино. Будущее без Фудзико казалось листом белой бумаги, на котором ничего не было…

Через три дня после того, как они разминулись, Каору пришло заказное письмо от Фудзико. Он сам только что отправил ей короткое письмо. Даже их мысли, выраженные на бумаге, летели друг другу навстречу, не пересекаясь.

Опасаясь, что Фудзико неправильно поймет его, Каору целых пять раз переписывал письмо. Он убрал все лишнее, кроме:

Хотел бы украсть твое сердце, но мне неизвестно, где оно. Шпион растерян, и в голове у него – пустота.

Он аккуратно переписал это на почтовую бумагу и поспешил бросить в ящик, прежде чем его одолеют сомнения. Вернувшись к себе в комнату, он перечитал текст и, как и предполагал, стал раскаиваться. Его письмо выглядело как насмешка над собой, а Фудзико, наверное, не испытывает к нему ни капли сочувствия.

Вечером того же дня Каору пришло письмо от Фудзико, разминувшееся с его письмом.

Раскаяние еще не угасло в нем, Каору держал в руке письмо, в котором, наверное, говорилось о том, что чувствует Фудзико. Никогда раньше несколько листков бумаги не вызывали у него такой тревоги. В конверте лежал приговор Каору, определявший его будущее, и, чтобы распечатать его, требовалась смелость. Он помылся, выпил пива для храбрости, заперся в своей комнате, сделал глубокий вдох и открыл конверт.

Ты, наверное, сейчас растерян. Я жалею, что мне не удалось объяснить, что я думаю, и раскаиваюсь, что внезапно исчезла. Понимаешь, я почувствовала себя запутавшейся. Мои слова звучат как издевка, и ты, скорее всего, возненавидишь меня.