Красин - [95]

Это был язык экономики, общепонятный, веский, убедительный язык, которым Красин владел издавна и в совершенстве.

29 июля 1924 года в Берлине был подписан протокол о ликвидации германо-советского конфликта. Германское правительство признало действия полиции незаконными, выразило сожаление о случившемся и заявило о своей готовности возместить нанесенный материальный ущерб.

Когда год уже был на исходе, Красин прибыл в Париж К приходу поезда площадь перед Северным вокзалом заполнил народ. Парижские пролетарии пришли приветствовать первого посла первого в мире пролетарского государства.

Он вышел, и навстречу понеслись аплодисменты, а еле дом «Интернационал». Парижане пели боевой гимн солидарности трудящихся, повергая в смятение ажанов и шпиков, во множестве рассеянных по площади.

Когда Красина назначили послом, или, как тогда принято было говорить, полпредом, во Франции, он знал, что в Париже ему уготованы не пряники. В хоре антисоветских держав голос Франции был самым зычным. Недаром она последней в Европе признала СССР, Да и после признания между двумя государствами оставалось множество вопросов, спорных и наболевших.

Словом, сомневаться в недоброжелательности французских правителей не приходилось, и еще в Москве он готовил себя к тяжкому труду.

К чему он не был подготовлен и чего не ожидал, даже в самых радужных предположениях, это к тому, что встретит во Франции столько друзей, Верных, стойких, бескорыстных. Друзей своей страны.

Число их росло неуклонно, изо дня в день, от месяца к месяцу.

Он вновь убеждался в том, что зарево Великого Октября отбрасывает свои могучие отсветы и на Францию, что симпатии и любовь трудящихся к Советскому Союзу крепнут и множатся.

И, находясь на чужбине, он чувствовал себя счастливо, так, как чувствуешь себя на родной земле, среди своих.

Случилось это 4 июля 1925 года, на открытии советского

234

павильона Международной выставки декоративных искусств и художественной промышленности.

После торжественной церемонии Красин и представители французского правительства направились к павильону.

У входа стояла толпа. Интерес к советскому павильону был огромен. Парижские пролетарий с нетерпением ожидали его открытия.

Красин приветственно помахал букетом алых гвоздик — эти цветы только что преподнесли ему французы, строившие павильон.

В ответ раздались возгласы, сперва разрозненные, а потом все более и более дружные и мощные:

— Да здравствуют Советы!

Шедший рядом с ним председатель правительственной комиссии по русским делам сенатор де Монзн возмущенно отвернулся.

— Да здравствует советский посол! — гудела улица. Тогда де Монзи проговорил в ярости и гневе:

— Это политическая демонстрация… Это повторение того, что было в декабре на вокзале… Я пришел сюда присутствовать на художественной демонстрации, а не на политическом митинге…

И ретировался с выставки под свист толпы.

Буржуазные газеты постарались раздуть этот инцидент, раструбив на весь мир о политическом скандале при открытии советского павильона, хотя скандальным было лишь одно — поведение французского государственного деятеля.

Утром, просматривая за чаем газетную сводку, подготовленную пресс-атташе, Красин усмехался. Вспомнилась древняя притча, рассказанная еще Плутархом. Один воин, выступая в поход, услышал карканье воронов, остановился и положил наземь оружие. Потом поднял его и продолжал свой путь. Но тут воронье закричало пуще прежнего. Воин опять оробел и снова остановился. В конце концов он все же преодолел страх перед дурным предзнаменованием, решительно зашагал вперед и крикнул;

— Каркайте, сколько хотите. Меня вы все равно не съедите.

Поведение нынешних правителей Франции вызывало недоумение. Они напоминали своих далеких предшественников — Бурбонов, которых, как известно, революция ничему не научила. Уроки недавней истории явно не пошли впрок и нынешним. Полный провал интервенции словно выветрился из их памяти.

По этому поводу Красин писал:

"Неужели полагают, что Советское правительство при дипломатических переговорах пойдет на те уступки, к которым его хотели и не могли принудить вооруженной силой?"

Правда, при переговорах никто не стучал кулаком по столу… не угрожал, не прибегал и тактике выламывания рук. Все выглядело в высшей степени благопристойно. Министры улыбались. Любезно и медоточиво. Об одном из них Красин после первой встречи сказал:

— Стелет довольно мягко, посмотрим, каково будет спать…

И вместе с тем все они твердо стояли на своем —? требовали уплаты царских долгов (по сему поводу некий доморощенный острослов каламбурил в белогвардейской газете: "Долг платежом красен, да Красин платить не согласен"), не признавали контрпретензий Советского Союза, затягивали переговоры.

Вскоре после прибытия в Париж Красин встретился с Эр-рио, в те дни премьер-министром Франции. Советский посол поставил вопрос о возвращении военных кораблей Черноморского флота вывезенных Врангелем и интернированных французами в Бизерте.

Эррио пообещал возвратить корабли, но так и не сдержал своего обещания.

Спустя несколько месяцев его кабинет пал, "и мы, — писал Красин 11 апреля 1925 года в Москву. — ждем с часу на час назначения нового министерства. Наше положение будет, вероятно, потруднее, но и сейчас было оно неважно, ибо агония мин-ва приводила к тому, что ни по какому делу ничего определенного нельзя было добиться, все думали на тему "быть или не быть", а когда в доме пожар, то о цвете обоев уже мало разговаривают. Кабинет Эррио закончил свои дни довольно позорно. Уступал и уступал во имя «единения», сдав все позиции, растоптал и оплевал все, чему поклонялся, и, получив пинок сената, вылетел, вместо того чтобы послать всех этих старичков ко всем чертям и вести с ними борьбу всерьез. Разница с Керенским лишь та, что тут нет Ленина, который всю эту компанию мог бы взять за шиворот. Кто будет формировать новый кабинет, еще неизвестно, но, вероятно, мин. индел будет Бриан, эта старая и хитрейшая лиса, и ухо с ним придется держать востро".