Красавица с острова Люлю - [16]

— Согласитесь, друзья мои, — продолжал Валуа, — что потомку французских королей не особенно прилично мыть какую-то палубу…

— Да, королей, которых еще четыреста лет тому назад выгнали за неспособность.

— Что?.. Ах, чтоб тебя святая Варвара!

Но Ламуль был охвачен негодованием.

— Я французский банкир, — орал он.

— А я адвокат! Мой дядя на воздушном шаре улетел из Парижа!

— А я русский офицер!

В это время профессор пробегал мимо с пучком моркови в одной руке и с кочаном капусты в другой.

— А я доктор географии, — промолвил он, кладя овощи на пол. — Мы не станем мыть палубу!

— То есть, как это не станете? — с негодованием воскликнул Валуа.

— Да не станем, вот тебе… — и Ламуль замахнулся, шваброй.

По палубе быстро застучала деревяшка.

— Сеньоры, — кричал Галавотти, — Пэдж идет! Сеньоры, мойте палубу, ради бога мойте палубу.

Но было уже поздно.

Старый Пэдж вышел из каюты с бокалом грога в руках.

Все матросы, оставив свои дела, облепили реи, чтобы лучше видеть, как будет расправляться с бунтовщиками капитан Пэдж. Воцарилась мертвая тишина.

Капитан вдруг одним взмахом кулака ударил по зубам всех непокорных, причем профессор покатился по направлению к кухне, а Эбьен, Ящиков и Ламуль полетели прямо в люк, ведущий в помещение матросов. Скатившись туда, они долго и с ужасом ожидали продолжения, но продолжения не последовало, очевидно, старик поленился тратить силы в такую жару.

— По-видимому, благоразумнее временно покориться своей участи, заметил Эбьен дрожащим от гнева голосом, — но не унывайте: капитан Пэдж должен быть гильотинирован уже по двум статьям и по шести статьям отправлен на пожизненную каторгу, не говоря уже о мелких наказаниях вроде одиночного заключения, сроком на один год, и общественного порицания.

— Да… Попробуйте-ка посудиться посреди океана…

— Подвиг есть и в сражение… — запел Ящиков. — Подвиг есть и в борьбе… Высший подвиг в смиреньи… — И, не помню, еще в чем-то в этом роде…

— Но проклятый Валуа… Мерзкий аристократишка…

— Недаром мы в России не выдержали и расправились с привилегированными классами.

Вдруг дверь каюты растворилась, и Роберт Валуа влетел вниз головой, причем его хлестнул и скрылся конец здоровенного узловатого каната. Из носу у него текла кровь, а один глаз заплыл окончательно.

— В чем дело? — воскликнули все.

— Отрывной календарь… — прохрипел Валуа, выплевывая передние зубы, капитан прочел, что сегодня четырехсотлетие со дня смерти Колумба… Хватил меня сначала сапогом, потом кулаком, потом канатом. Ох, ох, ох… Простите меня, друзья мои, если я слишком надменно повел себя… во мне иногда просыпается королевская кровь… Дайте мне возможность лечь навзничь… Кровь тогда остановится.

Он лег навзничь, а спутники по очереди мизинцами затыкали ему ноздри.

А в отворенную дверь уже орал помощник капитана:

— Все наверх! Отдай концы!

И через минуту путешественники в одних штанах, без рубашек, носились по палубе, прожигаемые насквозь солнцем, обливаемые соленой водой, стегаемые узлами здоровенных канатов.

— Я сейчас свалюсь в море, — кричал Ящиков, обняв рею, — я не могу, у меня кружится голова.

— Падайте духом, но ради бога не телом, — кричал снизу Галавотти, — под нами сейчас самая большая глубина… Тут можно утопить десяток Монбланов, взгромоздив их друг на дружку, и все-таки ничего не будет видно.

А из кухни доносилась беспрерывная барабанная дробь.

Это профессор Жан Сигаль рубил котлеты.

Однажды вечером путешественники расположились на носу корабля. Адвокат Эбьен, недавно пожалованный в прачки, закончил развешивание белья, и теперь все они отдыхали, созерцая бесконечные океанские просторы.

— Клянусь Летучим голландцем, — заметил Ящиков, — я бы не отказался очутиться сейчас в Париже.

— Ах ты, дельфин с желудком каракатицы… И я бы не прочь был попасть туда…

— И подумать, — воскликнул Эбьен, — что проклятый Морис Фуко теперь наслаждается жизнью, фланирует по бульварам, содержит половину французских красавиц на те деньги, которые уплачивает ему вторая половина…

Пьер Ламуль загадочно улыбнулся.

— А вы так уверены, что Морис Фуко находится в Париже…

— Ну, конечно…

Пьер Ламуль покачал головою.

— Я ставлю сто тысяч франков за то, что он сейчас в Париже, воскликнул Эбьен.

— А я, — произнес Пьер Ламуль все с тою же загадочной улыбкой, — ставлю миллион франков за то, что Морис Фуко в настоящее время находится на «Агнессе»!

Глава VI Шхуна «Агнесса» (Окончание)

Если бы какой-нибудь завсегдатай лонгшанских скачек попал случайно на борт «Агнессы» и поглядел на верхушку одной из мачт, опутанной целой паутиной канатов, он увидел бы бронзового человека, бесстрашно висящего на головокружительной высоте и хладнокровно раскуривающего свою трубку. Вот бронзовый человек с ловкостью обезьяны скользнул по канату, перебросился с одной реи на другую и великолепным прыжком упал на палубу, где как ни в чем не бывало принялся зашивать парус кривой ржавою иглою.

— Ламуль, — воскликнул бы завсегдатай лонгшанских скачек, если бы удивление не отняло у него язык.

Между тем с носа шхуны эластичной походкой приближались Эбьен и Ящиков, тоже бронзовые как индейцы.

— Профессор, — крикнул один из них в кухонный рупор, — не жалейте картошки, жрать хочется, как святому Павлу Фивейскому на сороковую годовщину его голодовки!