Красавица и чудовище - [64]

— Все в порядке, — пробормотала женщина у меня за спиной. Телефон надрывался в тишине дома.

— Все в порядке, все в полном порядке, — повторила женщина и, сбросив оцепенение, безуспешно попыталась подняться, но тут же снова расслабленно опустилась в кресло. — Ух, — прошептала она, — вот это кайф.

Телефон снова зазвонил, потом наконец умолк.

— Вот и хорошо, — удовлетворенно сказала она, посмотрев на меня с таким видом, будто только сейчас обнаружила мое присутствие. Она безвольно развалилась в кресле, свесив руки и вытянув ноги; полы кимоно распахнулись, обнажив бедра со следами уколов.

— Эй, окажите мне услугу, ладно? — попросила она. — Дайте стакан воды. Помираю просто от жажды.

Я вышел в кухню, нашел в сушилке чистый стакан, налил воды и вернулся. Она залпом осушила стакан, потянулась, чтобы поставить его на стол, но, так и не дотянувшись до стола, выпустила из рук. Я не успел подхватить стакан, он упал и разбился.

— У-ух, — сказала она, улыбнувшись.

— Вам лучше? — поинтересовался я.

— Все в порядке, приятель, — ответила она. — У-ух.

— Давайте немного побеседуем.

— Спать хочу, приятель.

— Еще рано, — возразил я. — Миссис Дэвис, постарайтесь точно вспомнить, что сказали Джорджу Харперу в то воскресенье, когда он приезжал к вам?

— Давненько это было, приятель.

— Не так уж давно. Попытайтесь вспомнить. Джордж спросил, где ваш муж…

— Угу.

— И вы сказали, что мужа нет, он на сборах.

— Там Ллойд и был.

— Что еще сказали Джорджу?

— Это все.

— Вы сказали, где ваш муж?

— С резервистами.

— Нет, куда уехал?

— Не знала куда.

— А куда он ездит обычно?

— В разные места, куда начальство велит.

— Какое у него подразделение? Военной полиции?

— Нет, нет.

— Тогда какое же?

— Артиллерийское.

— Какое именно?

— Откуда я знаю?

— Вы сказали Джорджу Харперу…

— Не знаю, что сказала ему, — прервала она меня. — Приятель, вы должны извинить меня, мне надо вздремнуть.

— Миссис Дэвис, постарайтесь вспомнить, сказали вы ему…

— Не могу, — оборвала она меня и, вцепившись обеими руками в подлокотники кресла, попыталась подняться. Тут на глаза ей попался шприц, валявшийся на полу, опустившись на колени, она подобрала его и заботливо положила на стол рядом с ложкой, а затем вышла из комнаты. Телефон зазвонил снова, когда она проходила мимо кухни, но, лениво заглянув в открытую дверь кухни, женщина направилась по коридору мимо, очевидно, туда, где находилась спальня. Телефон настойчиво звонил. Я пошел за ней по коридору и остановился в дверях спальни. Она, не зажигая света, сидела на краю кровати, стаскивая с ног домашние туфли. Сбросив одну на пол, принялась за другую. Телефон продолжал звонить.

— Не хотите поднять трубку? — спросил я.

— Да этому конца нет, — ответила она. — Отправляйтесь-ка домой, мистер, мне надо поспать.

— Одну только минутку, — попросил я. — Пожалуйста, попытайтесь вспомнить…

— Ничего не получится.

Телефон все еще звонил.

— Миссис Дэвис, говорили вы Джорджу Харперу, что ваш муж приписан к артиллерийскому подразделению?

— Может быть.

— Постарайтесь вспомнить поточнее.

— Отправляйтесь домой, — пробормотала она.

Я не хотел, чтобы она снова впала в забытье. Дотянувшись до выключателя около двери, я зажег свет. Первое, что бросилось в глаза в режущем свете лампы, — громадная картина над кроватью.

Картина кисти Салли Оуэн.

Телефон вдруг умолк.

В доме опять воцарилась тишина.

Леона Дэвис лежала, растянувшись на кровати, и, щурясь от яркого света, прикрывала глаза рукой.

— Погасите свет, слышите? — попросила она.

Я уставился на картину. Картина написана маслом, выдержана целиком в черно-белой гамме, в такой же манере выполнены и другие работы Салли: та, что висела в ее спальне, и та, которую нашли в гараже Харпера. Но на этот раз, изменив своей манере, Салли, казалось, выразила самое сокровенное.

По Фрейду (как позднее объяснила моя дочь), на первой стадии тайные желания объекта психоанализа выражаются в символах. Однако, если их не удается воплотить в жизнь, желания эти приобретают все более яркую форму выражения, пока наконец вожделенный объект не будет воплощен почти с документальной точностью. Сюжеты картин Салли Оуэн, казалось, претерпевали определенные изменения: сначала неодушевленные предметы вроде шахматных фигур или солонки с перечницей, затем появились предметы одушевленные, дикие птицы и животные: пингвины, зебры, ворон и голубка, их сменили домашние животные: шотландские терьеры и далматские доги, и, наконец, героями ее картин сделались люди, как на том полотне, что нашли у Харпера.

Но если истинно то положение, что любое произведение художника является выражением неосознанных импульсов, тогда подсознание Салли Оуэн, пробудившись ото сна, стало диктовать ей сюжеты картин, от символических фигур Салли непреодолимо стремилась к документальной точности изображения. Картина, висевшая над кроватью Леоны Дэвис, не оставляла места для эротических фантазий.

На картине был нарисован громадных размеров черный penis.

И белая женщина, жадно ласкавшая его.

— Откуда у вас эта картина? — спросил я.

— Погасите свет.

— Это нарисовала Салли Оуэн, да?

— Приятель, если хотите поболтать, погасите этот проклятущий свет.