Краповые рабы - [6]

– Серафим Львович, куда выходит ущелье?

– Не знаю. Нас туда не водили. Но сами бандиты живут там, дальше на пару километров.

– Я слышал разговор, – сказал бомж сиплым голосом. – На противоположном конце выход в Грузию. Оттуда должны были прийти на аукцион покупатели. Сваны… Рыжие и голубоглазые грузины…

– Нет, сваны живут намного западнее, – не согласился Серафим Львович. – Да, среди них есть рыжие и голубоглазые, но они живут по другую сторону Южной Осетии. Их селения граничат с Кабардино-Балкарией и с Карачаево-Черкесией. Хотя несколько отдельных сел могут находиться и здесь. Я спорить не стану.

– Я сам видел, они проходили. И шли рядом с эмиром Дагировым. Много было и рыжих, и голубоглазых.

– Аварцы тоже бывают и рыжими, и голубоглазыми, – сказал рядовой Стрижаков. – А аварцы – стопроцентные дагестанцы.

– У дагестанцев одежда другая, – настаивал на своем бомж. – А сванов всегда можно по шапочкам определить. Такие больше никто не носит. Я видел именно сванов. Это гарантированно. И ущелье точно выходит в Грузию. Это я своими ушами слышал. Хотя разговаривали они между собой. Но болтали по-русски, я и понял.

– А почему они между собой по-русски общались? – не понял рядовой Крюков. – Может, специально дезу гнали? Чтобы ты слышал…

– Нет, говорил дагестанец другому бандиту, который дагестанского не понимал. Здесь же как – в каждой банде из разных республик. Да еще и из-за границы бывают. Эмир Бабаджан Ашурович всех пригревает. Он здесь один из немногих эмиров, который за свою веру воюет. Большинство эмиров – так просто. Бандиты и бандиты. А Бабаджан – идейный… Он все с Серафимом Львовичем на темы религии беседовал.

– Он идейный бандит, – сказал Серафим Львович. – Он – член «Джамият Ихья ат-Тураз аль-Ислами», иначе это называется «Общество возрождения исламского наследия», и, как и его партия, мечтает о свержении всех неисламских правителей, насаждении исключительно ислама суннитского толка и создании, как супердержавы, Всемирного исламского халифата. Это движение запрещено в России Верховным судом. Они даже с мусульманами, исповедующими традиционную религию, воюют. Имамов убивают, приравнивая их к еретикам. Хотя с теми, кто деньги платит, эмир дружит. И со сванами, которые ему помогают иногда за границей укрыться, хотя те стопроцентные христиане, и здесь дружит с богатыми людьми, одинаково и с верующими, и с атеистами. Как немцы говорили, «война войной, а обед по расписанию». Так и здесь – вера верой, но дела могут быть разными.

– А в жизни – милейший человек, – сказал бомж с сиплым голосом. – И вообще бы был неплохим парнем, если бы не рассказывал постоянно один и тот же анекдот. Но однажды эмир даже отдал мне флакон французского одеколона, который реквизировал у пленного офицера ФСБ.

– А куда потом этого офицера дели? – поинтересовался старший сержант.

– Эмир узнал, что он пассивный гомосексуалист, и с живого снял с него кожу. Собственноручно. С офицера ФСБ он снимать бы не стал. А с голубого снял. Я бы вот побрезговал, а он нет.

– Я же говорю, зверь и бандит, – гнул свою линию Серафим Львович.

– Но человек милейший… – не унимался бомж с сиплым голосом. – Не побрезговал… Правда, вот анекдот этот я ему простить не могу. Ладно бы хоть разные рассказывал, пусть и «с бородой», а он одним всех достает. И не перебьешь ведь. Застрелит сразу. А его парни слушают и в очередной раз пасти разевают – хохочут. Лучше бы застрелили его. Все ведь при оружии…

– Понятно, – прекратил спор старший сержант. – Васнецов! Пробеги со Стрижаковым до прохода, загляни как можно дальше, найди место поуже, выставь пару «растяжек». И автоматы убитых с запасными рожками прихвати. Сгодятся. И гранаты тоже, если есть.

– Понял. Сделаю… – младший сержант жестом позвал за собой рядового Стрижакова и побежал туда, откуда пришли первые четыре бандита.

Семисилов повернулся к бомжам.

– А что собой представляет база бандитов? Охрана там остается, когда другие уходят?

– Сомневаюсь насчет охраны, – сказал Серафим Львович.

– Зачем там охрана, – сказал третий бомж, с громадной родинкой под левым глазом, до этого молчащий. – Они охрану только рядом с нами выставляли. Если кто войдет в ущелье, мимо нас не пройдет. А с той стороны до границы тридцать километров по камням.

– Сам ходил? – спросил Серафим Львович.

– Я так слышал, – сказал бомж с родинкой. – Я в Махачкале родился. Язык с детства знаю. В Самару перебрался, когда мне пятнадцать лет было. Язык не забыл. Слышал, как они промеж собой разговаривали.

– Вот темнила, – сказал бомж с сиплым голосом. – И молчал, что язык знает.

– Если бы сказал, кто-нибудь проболтался бы. Мир не без стукачей. Тогда при мне бы больше не разговаривали. А так – не стеснялись.

– И что ты узнал? – спросил Семисилов.

– Аукцион проводится в третьем отсюда ущелье. Как выйдешь, сразу налево. Должно быть несколько местных жителей. Хозяева кирпичного завода. И сваны должны прийти из Грузии. У них там престижно иметь русских рабов. С такими они себя выше России чувствуют. Своего рода месть. Эти сваны из приграничных сел. Их с нашей стороны границы мало. Рабов хотят покупать для перепродажи дальше, в Сванетию. Так обычно делают. Их по ту сторону границы должен будет грузовик дожидаться. На нем и повезут. С запада в Сванетию русских рабов абхазы продают. Но те берут очень дорого. В два раза дороже, чем дагестанцы. Правда, абхазы привозят туристов. Молодых и сильных людей. Специально за такими охотятся. Заманивают на турбазы и воруют. Но молодые и сильные часто убегают. Потому в последнее время стали больше бомжей брать. Не таких, конечно, как мы, кто получше выглядит. Хотя тоже ругаются. Вино у них, если доберутся, все выпивают, а потом, говорят, хоть убивайте. А они же вино вместо воды держат. Вот наша братия и старается.