Кракен пробуждается - [64]

Наша администрация не могла или не хотела ничего прояснять.

— С беспорядками скоро будет покончено, — объявила она, желая пресечь распространившиеся слухи и не допустить среди нас антиправительственных настроений.

Мы ответили, что ничто не может вызвать в нас недоверие к законной власти и еще раз запросили о положении в Йоркшире.

Но тут связь неожиданно оборвалась.

Ситуация, когда слышишь весь мир, и никто, никто даже не упоминает о родной Англии, пока не привыкнешь, довольно странная. Из Америки, Канады, Австралии, Кении мы что ни день получали запросы о нашем молчании.

Прежде, отдавая планете свои скудные знания, мы хоть слышали, как наши сообщения потом повторяли зарубежные станции. А теперь мы не понимали, что происходит. Если даже радиовещательные системы обеих корпораций оказались неисправными, то в эфир все равно выходили бы независимые станции Шотландии и Северной Ирландии. Но и от них не было ни звука. Остальному миру, занятому маскировкой собственных трудностей, было не до нас. Правда, однажды мы все-таки услышали голос, бесстрастно говоривший о «L’ecroulement de L’Angleterre». Что это значит, мы не поняли, но звучало очень зловеще.

Кончилась зима. Лондон, казалось, вымер — можно было пройти целую милю, но так никого и не встретить. Как люди сумели перезимовать, оставалось загадкой. Остатками награбленного?

Естественно, это не тема для расспросов, тем более, когда из-под пальто на тебя смотрит дуло пистолета. Мы и сами давно не расставались с оружием, но ни разу, к счастью, нам не довелось еще нажать на курок. Странно, но волчьи инстинкты пока не взяли верх над разумной человеческой настороженностью. Случайно встреченные люди делились с нами слухами, сплетнями и некоторыми новостями местного значения. Именно от них мы узнали о плотном враждебном кольце, образовавшемся вокруг Лондона, о том, что окружающие районы объявили себя независимыми государствами и, выдворив беженцев, закрыли границы. Всякого вступившего на их территорию ждет верная смерть.

— Это что! Будет еще хуже! Все так считают, — заверил нас разговорившийся прохожий. — Пока есть запасы — все нормально, главное сейчас — не позволить себя обокрасть какому-нибудь прощелыге. Потом будет наоборот — с ног собьешься, пока отыщешь пройдоху, у которого еще что-то припрятано. Вот где гадко-то станет.

Отметка прилива подобралась к семидесяти пяти футам. По ночам с юго-запада дул пронзительный ледяной ветер, прижимая к крышам бурый дым из печных труб. Запасы угля давно кончились, и люди сжигали в каминах все, что попадалось под руку, — столы, стулья, книги…

Я думаю, что в то время во всей Англии не было ни одного человека, который устроился бы лучше нашей группы. Продовольствия, топлива — всего имелось с избытком, и хватило бы на несколько лет — ведь никто не думал, что из всей команды нас останется только шестнадцать. Однако не хлебом единым жив человек! И когда впервые вода перехлестнула ступени нашего дома и все здание наполнилось шумным эхом ниспадающего в подвалы потока, щемящее чувство одиночества сдавило горло.

Многие из нас совсем раскисли и ходили понурые, задаваясь единственным вопросом — «Неужели сто футов — это еще не предел?»

Я не мог лицемерить и поведал всем новую версию Бокера о ста двадцати пяти футах, означающих, что в своем орлином гнезде мы можем чувствовать себя в безопасности. Это было слабым утешением, поскольку никто еще не забыл слова того же Бокера о том, что любые прогнозы весьма относительны, ведь никто точно не знает, сколько льда в Антарктиде, Арктике и в других северных районах. И все равно, лежа в постели, под гулкий плеск гонимых ветром по Оксфорд-Стрит волн, мы твердили про себя, как молитву: «сто двадцать пять, сто двадцать пять…»

Как-то солнечным, но холодным майским утром я разыскивал Филлис. Расспросы привели меня на крышу, где я застал ее, глядящую на утыканное деревьями озеро, некогда бывшее Гайд Парком. Она плакала.

— Я так и осталась сентиментальной, Майк, — вытирая заплаканные глаза, сказала она. — Я больше не могу. Увези меня отсюда. Пожалуйста.

— Куда, Фил?

— В коттедж. В деревне будет лучше. Там кое-что и растет, а не только, как здесь, умирает. А тут… хоть с крыши прыгай. У нас нет выбора, Майк.

Я задумался.

— Даже если мы и доберемся до коттеджа, то все равно умрем от голода.

— Там… — Филлис замялась. — Мы продержимся, Майк, обязательно продержимся до того, как вырастим что-нибудь. Потом, там же есть рыба, ты наловишь много рыбы. Да, будет тяжело, но оставаться здесь, на этом кладбище!.. Я больше не могу, Майк. Что мы совершили, чтобы заслужить такую кару? Пусть мы не совершенны, но не настолько же! Если б хоть знать, с кем сражаться, а так!.. Люди тонут, умирают от голода, убивают друг друга… Все, все ради жизни! Может, тот, кто посильнее и выживет, переждет на крыше какого-нибудь небоскреба, но что его ждет потом? Что еще придумают эти твари?

Ты знаешь, Майк, они мне часто снятся, лежащими там, внизу, в беспросветном мраке, иногда напоминающие ужасных осьминогов или слизняков, иногда — огромные облака мерцающих клеток. Но как бы они ни выглядели, они — существуют, и от них никуда не деться. Они сделают все, лишь бы нас уничтожить.