Кракатит - [79]

Карсон кивал головой, искренне и глубоко тронутый…

— Это так, — сказал он. — Я всего лишь грубый чурбан, эдакая старая дубленая шкура, но должен сказать, что… что… Я вам говорил — в этой женщине видна порода. Иисусе Христе, только теперь видишь… — Тут он ударил себя кулаком в область сердца и растроганно заморгал. — Да знаете, я готов задушить вас, если… если вы окажетесь недостойным…

Прокоп не слушал более; он вскочил, забегал по комнате, с расстроенным, нахмуренным лицом.

— Значит… значит, я должен? — прохрипел он. — Должен? Ладно, раз должен… Вы захватили меня врасплох! Я ведь не хотел…

Рон встал, мягко положил ему на плечо руку:

— Прокоп, ты сам решишь. Мы не торопим тебя; посоветуйся с лучшими чувствами, какие есть в тебе; вопроси бога, любовь, или совесть, или честь — или не знаю что. Одно помни: речь идет не только о тебе, но и о той, которая любит тебя так, что в состоянии… сделать… — Он махнул рукой. — Пойдем!

XLIV

День был ненастный, сырой. Княжна все кашляла, ее то знобило, то снова кидало в жар, но в постели она не выдержала: ждала ответа Прокопа. Выглядывала в окно, не выйдет ли он, вновь и вновь призывала Пауля. Он докладывал все то же: Господин инженер ходит по комнате. И ничего не говорит?

Нет, ничего. Княжна, с трудом передвигая ноги, тоже ходила от стены до стены, словно хотела повторить его движения. И снова садилась, раскачиваясь всем телом, чтоб убаюкать лихорадочную тревогу.

О, больше нельзя вынести! Собралась писать длинное письмо; заклинала его взять ее в жены; и не надо ему для этого ничего отдавать, никакого секрета, никакого кракатита; она пойдет за ним в его жизнь, будет служить ему, что бы ни случилось, "Я так тебя люблю, — писала она, — что любая жертва, которую я могу принести тебе, кажется мне недостаточной.

Испытай меня, останься бедным и неизвестным — я пойду с тобой как твоя жена и никогда уже не смогу вернуться в тот мир, который покину. Знаю — меня ты любишь мало, только одним рассеянным уголочком сердца; но ты привыкнешь ко мне. Я была горда, зла и страстна; я изменилась, я брожу среди знакомых предметов, как чужая, я перестала быть…" Перечитала, с тихим стоном разорвала на клочки. Наступил вечер, а вестей от Прокопа все не было.

"Наверно, сам придет", — мелькнула надежда, и в торопливом нетерпении княжна стала надевать вечернее платье. Взволнованная, стояла она перед большим трюмо, изучала себя горящими глазами, отчаянно недовольная прической, платьем, всем на свете; новыми и новыми слоями пудры покрывала разгоряченное лицо — а голые руки мерзли — увешивала себя украшениями; казалась себе некрасивой, невозможной, неуклюжей.

— Пауль не приходил? — спрашивала то и дело.

Наконец Пауль пришел: ничего нового, господин Прокоп сидит впотьмах и не разрешает зажечь свет.

Уже поздно, слишком поздно; княжна, утомленная до предела, сидит перед зеркалом, пудра осыпается с воспаленных щек, цвет лица стал прямо серым, руки заледенели.

— Раздень меня, — вяло приказала княжна горничной.

Свежая, похожая на телочку девушка снимает с нее украшение за украшением, расстегивает платье, набрасывает на нее прозрачный пеньюар; и как раз, когда она собирается расчесать спутанные волосы госпожи, в дверь без доклада вваливается Прокоп.

Княжна вздрогнула и побледнела еще больше.

— Ступай, Марике, — еле слышно сказала она, придерживая пеньюар на худенькой груди. — Зачем… ты… пришел?

Прокоп, очень бледный, с глазами, налитыми кровью, прислонился к шкафу.

— Вот, значит, каков был ваш план? — сдавленно произнес он. — Хорошо придумали!

Она встала, словно ее ударили.

— Что… что ты говоришь?

Прокоп скрипнул зубами.

— Я знаю, что говорю. Вот, значит, что вам было нужно: чтоб я… выдал кракатит, так, что ли? Они готовят войну, а вы, вы, — взревел он, — вы их орудие! Вы и ваша любовь! Вы… ваше супружество… шпионка! А я, я… меня хотели поймать на удочку, чтобы вы убивали, чтоб вы мстили…

Она опустилась на край стула, в ужасе широко раскрыв глаза; все тело ее содрогнулось от страшных бесслезных рыданий; он хотел броситься к ней — она остановила его несгибающейся рукой.

— Кто вы вообще? — гремел Прокоп. — Княжна ли вы? Кто вас нанял? Подумай, негодная, ты хотела умертвить тысячи тысяч; ты помогала им, чтоб они смели с лица земли города, чтоб могли уничтожить наш мир — наш, а не ваш — мир людей! Истребить, разнести в клочья, убить! Зачем ты это сделала? — Он уже кричал, он упал на колени, пополз к ней. — Что ты хотела сделать?!

Она поднялась с выражением ужаса и отвращения, отступила перед ним. Он прижался лицом к месту, где она сидела, зарыдал тяжко, грубо, по-мужски.

Она едва не опустилась рядом с ним, но — превозмогла себя, отошла еще дальше, прижала к груди руки, искривленные судорогой.

— Так вот что… вот как ты думаешь! — шепнула она.

Прокопа душила тяжелая боль.

— Да знаешь ли ты, что такое война? — закричал он. — Знаешь, что такое кракатит? Тебе никогда не приходило в голову, что я — человек? А-а-а, я вас ненавижу! Вот почему я был хорош для вас! А если я отдам кракатит — все кончится: княжна уедет, а я, я… — Он вскочил, колотя кулаками по своей голове. — А я уже хотел это сделать! Миллион жизней за-за-за… Что, еще мало? Два миллиона трупов! Десять миллионов! Да-да-да, это — партия, даже для княжны! Это уже стоит того, чтобы немного забыться! Я идиот! А-а-а-а! взвыл он. — Тьфу! Вы страшный человек!