Крах тирана - [65]

– Такое рвение достойно награды, – и подарил Калушкину золотые часы, украшенные сапфирами и жемчугом.

Калушкин принял подарок и поклонился:

– Милость вашего величества безгранична. Смею заверить великого шаха, что и при императорском дворе щедрость вашу оценят по достоинству.

– Слонов у меня достаточно, пусть везут, – слегка кивнул в ответ Надир-шах. – И пусть ваша императрица знает, что я чту ее корону и хочу между нами вечного мира.

Калушкин откланялся. Покидая приемную, он подмигнул несчастному казначею, который все не верил, что придется смириться с такими убытками.

Часы Калушкину достались знатные, с цепочкой и музыкой. Он сожалел лишь о том, что они не показывали время, оставшееся до того рокового часа, когда Надир-шах двинется на Дагестан, чтобы затем ринуться на Россию. Но на то Калушкин и был русским резидентом, чтобы отсрочить опасный час и чтобы вовремя упредить свою государыню о его приближении. А что час этот настанет, Калушкин не сомневался. При шахском дворе уже знали, что война России с Турцией окончилась не в пользу Петербурга. Напрасно Миних штурмовал Перекоп, ходил в Молдавию и брал Очаков. Напрасны оказались и жертвы при взятии Хотина и Ясс. По только что заключенному Белградскому миру лишь Азов остался за Россией, а все, что за Кабардой, вдоль Черного моря, отошло к туркам. Надир-шаху такой мир представлялся свидетельством слабости Российской державы, и он не прочь был погреть на этом руки.

Глава 32

Андалалцы возвращались из Джара вместе. В аулах, которые они проезжали, их встречали как своих, приглашая отдохнуть и поесть. Кое-где уже слышали о победе над Ибрагим-ханом, и люди жаждали узнать побольше о том, как это произошло. В аулах, откуда тоже воины ушли в Джар, но еще не вернулись, спрашивали об их судьбе. Но андалалцы заранее решили, что расскажут только о подвигах тех джигитов, которые остались живы, а о погибших не проронили ни слова. Скорбные вести могли подождать. Андалалцы старались нигде подолгу не задерживаться, потому что спешили к своим семьям. На Турчидаге воины разделились, и каждый поехал в свое село.

Чупалав и Муса-Гаджи тоже спешили домой. Один соскучился по жене и сыновьям, другого влекла надежда, что его Фируза сумела бежать и добралась до Согратля. По пути они завернули в Ахты, но там лишь оплакивали мать Фирузы, о дочери же ничего не слышали.

Когда друзья добрались до хутора Наказух, их поразила необычная тишина. Там не оказалось ни единой живой души. Чупалав бросился в старый дом и понял, что семья оставила его, забрав с собою все необходимое. Новый дом так и стоял недостроенный, дожди и снег успели уже кое-что подпортить.

Они обошли весь хутор, пока не убедились, что люди оставили его по своей воле, заперев дома и укрыв от непогоды все, что было можно.

– Никого? – тревожно оглядывался Муса-Гаджи.

– Похоже, мои ушли в Согратль, – сказал Чупалав.

– И правильно сделали, – одобрил Муса-Гаджи. – Кто знал, чем все кончится?

Чупалав насыпал в торбы корм для лошадей, вернулся в дом и разжег очаг, чтобы приготовить еды. Его жена заботливо припасла в цагуре – большом деревянном ларе сушеного мяса и муки. Муса-Гаджи принес воды и принялся месить тесто для хинкала.

– Поедим и двинемся дальше, – сказал он.

– Я останусь здесь, – ответил Чупалав, помешивая в казане деревянным половником.

– Здесь? – удивился Муса-Гаджи. – Неужели тебе не хочется поскорее увидеть жену и детей?

– Еще как хочется, – улыбнулся Чупалав. – Но ты ведь знаешь, мой отец…

– После всего, что случилось, отец сам встретит тебя как героя! – убеждал Муса-Гаджи. – Такими сыновьями можно только гордиться.

– Это ты герой, – вздохнул Чупалав. – А я для отца останусь сыном, который посмел его ослушаться.

– Когда я расскажу ему про твои подвиги, он обязательно тебя простит, – пообещал Муса-Гаджи. – Да и дети твои, наверное, давно смягчили его сердце.

Вот увидишь. Так что оставь старое и поехали домой вместе.

– Лучше скажи моим, чтобы возвращались, – упрямился Чупалав. – Надо закончить дом, пока его снегом не завалило.

Муса-Гаджи еще долго пытался уговорить друга отправиться в родное село, но Чупалав был непреклонен.

– Ты столь же упрям, как и твой отец, – развел руками Муса-Гаджи. – Кругом такие дела творятся, а вы бережете старые обиды, как какое-то сокровище.

– Поезжай, – сказал Чупалав, когда они закончили трапезу. – И дай Аллах, чтобы твоя Фируза оказалась подле своего отца.

При имени любимой сердце Мусы-Гаджи затрепетало. Он и сам хотел скорее ее увидеть и даже не расседлал своего коня, чтобы поскорее отправиться к ней.

– Лучше бы ты поехал со мной, – сказал он Чупалаву на прощание.

– С тобой я уже ездил, – улыбнулся Чупалав и хлопнул по крупу коня. – Передай отцу мой салам!

Проводив друга, Чупалав тяжело вздохнул, немного постоял, глядя в сторону родного аула, и пошел к недостроенному дому.

Подъезжая к селу, Муса-Гаджи встретил Дервиша-Али. Тот упражнялся в стрельбе из лука самодельными стрелами, расставив среди камней кукурузные початки. Сбитые доставались петуху, который откликался на каждый удачный выстрел громким кукареканьем и взмахами общипанных крыльев.