Крах тирана - [33]

– От такого царского подарка не отказался бы и Надир-шах, – размышлял Муса-Гаджи. – Посмотрим, как отблагодарит меня его брат.

Но прежде, чем отправиться в ставку Ибрагим-хана, Муса-Гаджи позаботился о том, чтобы ему легче было уйти, если бы пришлось увозить Фирузу. Ружье, саблю и колчан со стрелами он спрятал в дупло старого дуба. Привязал лук к стволу дерева, натянул тетиву и вставил в него стрелу. Натянутую тетиву он закрепил веткой так, как не раз делал на охоте, когда загонял оленей. Теперь достаточно было дотронуться до ветки, чтобы лук выстрелил и стрела полетела куда нужно. Глубокую промоину, образовавшуюся в лесной дороге, Муса-Гаджи засыпал валежником. Узкий клинок, сослуживший ему хорошую службу, Муса-Гаджи спрятал в сапоге, а на виду оставил только кинжал. Взвалил на плечо пятнистую шкуру леопарда и вскочил на своего верного коня, который тревожно фыркал, косясь на то, что осталось от опасного зверя.

Как только Муса-Гаджи выехал из леса, его тут же заметили. Зазвучали сигнальные трубы, и навстречу ему поскакало несколько всадников.

– Кто такой? – спрашивали каджары, кружа вокруг Мусы-Гаджи. – Куда едешь?

– Я охотник, – спокойно ответил Муса-Гаджи.

– Ты один или еще кто есть? – подозрительно спросил каджар с вьющейся бородой – видимо, старший в этом разъезде.

– Один, разве сами не видите?

– А что это у тебя? – спросил старший, приподнимая краем сабли пятнистую шкуру.

– Не повреди, – предостерег Муса-Гаджи. – Это подарок великому Ибрагим-хану.

– Да это же шкура леопарда! – догадался один из всадников.

– Ты сам его убил? – удивленно спросил старший.

– Мне это не впервой.

Они удивленно защелкали языками и стали говорить с Мусой-Гаджи уважительнее.

– Ты – смелый человек…

– В этот раз я просто защищал свою жизнь, – сказал Муса-Гаджи.

– Так, говоришь, везешь это в подарок хану? – все еще не верил старший.

– Да, – ответил Муса-Гаджи, – если великий хан соизволит принять мой скромный дар.

– Посмотрим, – почесал бороду каджар. – Пока что мы видели от ваших людей другие подарки – пули да стрелы.

– И сабли с кинжалами, – добавил его подчиненный.

– Но и вы не с миром пожаловали, – не удержался Муса-Гаджи.

– Он смеет нас упрекать! – заорал еще один из всадников, поднимая саблю.

– Я только хотел сказать, что люди сначала воюют, а после склоняются к миру, – спокойно ответил Муса-Гаджи.

– Не пора ли снять эту болтливую голову? – размахивали саблями всадники.

– А шкуру мы и сами можем подарить!

– И останетесь без своих голов, когда откроется, что не вы убили этого леопарда, – остудил пыл подчиненных старший, затем снова почесал бороду, размышляя, как быть. – Наш господин любит охоту. Надо его порадовать…

И каджары, окружив Мусу-Гаджи, двинулись с ним к ставке Ибрагим-хана.

Узнав, в чем дело, караульные доложили начальнику стражи, и тот поспешил к визирю. Прошло немало времени, пока чиновники двора донесли новость до самого хана и получили его милостивое соизволение привести к нему нежданного дарителя.

Ворота, наконец, открылись, и Мусу-Гаджи пропустили внутрь. Здесь ему велели спешиться, снять оружие и наскоро обыскали. Шкуру леопарда тоже внимательно осмотрели, потрогали еще торчавшие из лап когти, подергали длинные усы убитого зверя, прощупали длинный хвост, и только затем двое слуг расправили шкуру на огромном серебряном подносе, чтобы подарок выглядел как подобает.

Вдоль устланной коврами дорожки от ворот до шатра стояли гвардейцы хана в дорогих доспехах и с богато украшенным оружием. Впереди шел визирь наместника, за ним, поглядывая по сторонам и стараясь все запомнить, шел Муса-Гаджи. Следом слуги несли поднос с леопардовой шкурой.

Черный шатер Ибрагим-хана оказался из блестящего атласа и стоял на украшенных затейливой резьбой опорах. На флаге, реявшем над шатром, был изображен лев с мечом в лучах восходящего солнца. Конец древка был сделан в виде серебряной руки, которую каджары называли рукой Али.

Внутри шатра царило изысканное великолепие. Горело множество изящных светильников, сияли зеркала и драгоценная посуда. В глубине стоял еще один небольшой шатер из парчи, внутри которого помещалась золоченая тахта с высокой спинкой. На этом подобии трона, опершись на подушки, возлежал Ибрагим-хан.

Его окружали телохранители с обнаженными саблями, астрологи с льстивыми лицами, секретарь, письмоводитель и прочие придворные. По сторонам сидели музыканты, наигрывая тихие, умиротворяющие мелодии, и стояли, ожидая приказаний, красивые юноши-слуги.

Воздух был пропитан благовониями, которые тлели на специальных подставках, и утонченными ароматами кальянов.

Войдя в шатер, визирь упал на колени, поцеловал ковер и пополз к своему господину, пока тот не велел ему:

– Встань и говори.

– О мой повелитель!..

Визирь, собираясь сделать доклад, обернулся на Мусу-Гаджи и замер от изумления. Тот и не думал падать на колени, а тем более – целовать ковер и ползти к стопах шаха.

– Безумец! – воскликнул визирь. – На колени!

– На колени мы встаем только тогда, когда молимся всевышнему Аллаху, – ответил Муса-Гаджи.

– Несчастный! – зашипел визирь и обхватил руками свою голову в большом тюрбане, будто хотел убедиться, что она еще на своем месте. – На колени и умоляй великого хана о прощении!