Крах конного блицкрига - [7]
Повторимся, что за остававшееся до войны время даже и по одним только объективным причинам сделать мало что удалось. Поэтому основную роль в войне играли те кавалерийские начальники, что готовились к современной войне и до 1912 года, а также молодые офицеры Генерального штаба, находившиеся при старых военачальниках — начдивах и комкорах. Впрочем, большая часть этих начальников долгое время (а то и до конца войны) оставалась на своих постах, пользуясь поддержкой в «высших сферах». Ответственность за этих людей прежде других должен нести их непосредственный шеф — великий князь Николай Николаевич. Выдающийся отечественный военный ученый А.А. Свечин впоследствии указывал, что «ужасный подбор русских кавалерийских начальников — творчество великого князя Николая Николаевича, в бытность его инспектором конницы»[19].
Говоря о подготовке русской кавалерии перед войной, мы неизбежно проецируем этот вопрос на те события, что происходили в войну. Зная, что конница не сыграла и четверти той роли, что могла и должна была сделать в военных действиях, следует констатировать, что эта подготовка была неудовлетворительной. Как ни странно, основная тенденция, проявившаяся еще в 1904 — 1905 гг., относилась к той сфере, что вообще странна для военного человека. А именно — к чрезвычайно болезненному отношению кавалерийских начальников к потерям своих войск. Если пехота бросалась в штыки, сражаясь до остатков взвода в каждом батальоне, если артиллеристы часто били «на картечь», останавливая атаки противника, то конница, как правило, оставалась в стороне от больших потерь даже в тех случаях, когда обстановка властно повелевала «умереть, но выстоять». Конечно, были и исключения. Но, как правило, конные атаки на пехоту неприятеля производились соединениями не свыше полка, а также когда велись оборонительные действия в кризисные моменты развития операции.
Гораздо же чаще конница старалась уйти «за пехоту» и держаться в тылах, нежели позволить собственным пехотинцам получить немного передышки в непрерывных боях. А ведь именно конные удары наиболее чувствительны для пехоты в маневренных боях. Причина такого поведения — соответствующая постановка взаимодействия пехоты и кавалерии на предвоенных маневрах, о чем еще будет идти речь. Так, М. Мураховский писал, что ознакомление войск во взаимодействии конницы с пехотой на маневрах играет большую роль, «ибо самую дисциплинированную пехоту волнует одно появление конницы вблизи района ее действий. И один раздавшийся откуда-либо крик «Кавалерия!» вселяет панику в самые крепкие части. Спокойная и выдержанная пехотная часть, находящаяся до конца в руках своих начальников, недоступна для самой энергичной конницы, но зато, дрогнув хоть на момент, она становится легкой и лакомой добычей для последней»[20].
Еще в 1910 году бывший главнокомандующий Маньчжурской армии ген. А.Н. Куропаткин, основываясь на опыте русско-японской войны 1904 — 1905 гг., указывал: «Главная реформа в коннице должна, по моему мнению, заключаться не во внешних преобразованиях, а в перемене воспитания. Пока конница не будет воспитана в мысли, что она должна сражаться так же упорно, как и пехота, расходы на конницу не окупятся. Если пехота, теряя двадцать пять процентов, еще совершенно свободно продолжает бой, если пехота, потеряв даже свыше половины своего состава, все еще держится на занятых ею позициях или повторяет атаки, то необходимо, чтобы тот же масштаб был применен и к коннице. Мы слишком берегли конницу в бою и слишком мало вне боя. Целые полки при первых близких разрывах шрапнели уже отводились назад, не потеряв еще ни одного человека»[21]. Практика войны показала, что чрезмерность потерь, даже в требуемых случаях, — это не для кавалерии. Причем этот подход являлся наиболее характерным для действий против немцев — то есть самого сильного противника. Деятельность кавалерии в Варшавско-Ивангородской наступательной, Лодзинской оборонительной, Августовской оборонительной операциях маневренного периода войны это ярко подтверждает. Неумело действовала кавалерия и в Восточно-Прусской наступательной и Виленско-Свенцянской оборонительной операциях, где задействовались по численности целые конные армии. А в позиционный период (кампания 1916 года) конница вообще ничего не смогла сделать.
Какая же именно подготовка клалась в основу воспитания русской кавалерии перед войной? Понятно, что в идеале такая подготовка должна охватывать все те сферы, что необходимы для боевой деятельности. К примеру, в пехоте делался упор на стрелковую подготовку, что позволяет утверждать приоритет русского кадрового стрелка перед всеми прочими армиями (возможно, на равном уровне стал только солдат немногочисленной британской армии). Соответственно, маневрирование пехотными массами уже проводилось с затруднением, что с удовлетворением отмечалось перед войной германскими разведчиками — «тяжеловесность маневрирования и управления» русскими войсками.
Точно так же обстояли дела и в артиллерии. Стрельба русских батарей и отдельных орудий в русской артиллерии были доведены до совершенства. Превосходная подготовка личного состава — как офицерского, так и солдатского — позволила русской артиллерии, уступавшей австро-германцам и в количестве орудий вообще, и в тяжелой артиллерии — в огромной степени, сравнительно успешно противостоять противнику всю войну. Если австро-германцы брали огневой мощью тяжелых гаубиц, то русские — ювелирной стрельбой с закрытых позиций. Зато в управлении массированным огнем нескольких батарей русские командиры уступали немцам. Все это разбирается в соответствующих частях нашей работы.
