Крах империи - [25]

С кем поведешься, от того и наберешься. Русские тоже стали красть девиц у адыгейцев. Правда, рабами они не торговали — наверное, хотели кому–то доказать, что они лучше дика… я хотел сказать, лучше адыгейских патриотов. Краденых девиц обычно крестили и выдавали замуж за парней: как во всех обществах первопоселенцев, женщин у русских не хватало.

Правда, и адыгейские. девушки проявляли варварскую дикость: не в силах оценить приобщения к цивилизации, случалось, они резали мужей и убегали обратно, к сородичам. Предоставляю читателю самому судить, какая сторона в этих своеобразных отношениях была более грубой и непривлекательной.

У американцев был Дикий Запад… у русских был Дикий Юг — примерно с такими же нравами. Но в США Дикий Запад не был неизменным местом. Постепенно, в среднем за полвека, и долина Миссури, и Великие Равнины приобретали более приличный вид. Прерии становились полями, военные лагеря — городами, а еще не истребленные индейцы оседали на землю или уходили прочь, на запад. Туда же уходили и европейцы — любители специфического образа жизни.

Кавказская война для большинства современных русских овеяна романтикой — это война в теснинах гор, на фоне снеговых вершин. Но вот судьба Александра Александровича Бестужева, декабриста, ставшего известным писателем под псевдонимом Марлинский… Впрочем, об этом человеке надо рассказать особо.

МАРЛИНСКИЙ — ПЕВЕЦ DRANG NACH КAUКASUS

Александра Бестужева и при жизни, и после смерти многие считали фигурой самой романтической. Аристократ по происхождению, племянник принца Александра Вюртембергского, наполовину немец, он имел большие родовые связи и в России, и в Германии.

Александр Бестужев прославился как отчаянный дуэлянт, великий любитель играть со смертью. М. С. Лунин писал о людях такого типа: «они всегда считали себя героями». Добавлю — многие тоже считали этих психов героями.

Бестужев пописывал неправдоподобно романтические рассказы. До 14 декабря он лишь иногда подписывался псевдонимом «Марлинский». В рассказах Бестужева–Марлинского выведен целый набор вариантов героической судьбы, как он ее понимал. Наряду с героями, романтически гибнущими за отечество, у него есть много фигур тех, что стали героями, так сказать, в частной жизни. Людей с «кипящим здоровьем», «бешеным нравом», «неуступчивых к враждующей судьбе»… и вечно принимающих разные картинные позы.

Накануне 14 декабря Александр Бестужев пустил каламбур: «Переступаю Рубикон, а руби–кон означает руби все, что попало».

14 декабря 1825 года он вывел Московский полк к зданию Сената. На Сенатской площади он чувствовал себя, наверное, как персонаж собственных рассказов — принимал картинные позы, точил саблю о гранит возле Медного всадника. Он так много кричал, махал руками и саблей, так часто показывался в разных местах, что вечером 14 декабря, приступая к сыску, Николай I ничуть не сомневался: руководителем мятежа был именно Александр Бестужев!

Вечером 15 декабря Бестужев в парадном мундире является в Зимний дворец. Подробности его разговора с императором Николаем Павловичем неизвестны, но потом следствие полагало: именно он «первый сделал важное открытие о тайном обществе».

В результате один из самых ярких фигурантов в деле 14 декабря отделался поселением в Якутске. Не каторгой, как фигуры куда менее видные. А поселением.

Странно, что поведение откровенного предателя нимало не рассеяло витавший вокруг Бестужева романтический ореол. По–видимому, в этом ореоле нуждался не только сам его носитель.

Летом 1829 года Александра Бестужева переводят на Кавказ рядовым. Здесь он написал целый ряд про из ведений из кавказской жизни: «Аммалат–бек», «Мулла–Нур», «Письма из Дагестана». Эти про изведения пользовались огромной популярностью у читателей того времени. Характерно и написанное, и его колоссальная популярность — все вместе. О литературных достоинствах этих творений пусть судит сам читатель.

Горцы у Марлинского, разумеется, невероятно романтичны. В рассказе «Часы и зеркало» офицер, вернувшийся с Кавказа, восторженно рассказывает о «диких обычаях горцев, этого живого обломка рыцарства, погаснувшего в целом мире», об их «страсти к независимости и разбою», об их «невероятной храбрости, достойной лучшего времени и лучшей цели».

Отряд горцев из «Аммалат–бека», окруженный превосходящими силами русских, режет кинжалами коней, чтобы те не достались врагу, и заводит «смертную песню» перед последней атакой: «Умрем! Умрем! Но как славно мы умрем!».

Марлинский не был бы самим собой, отказавшись от романтизации смерти. В «Письмах из Дагестана» «перед нами на окровавленном плаще лежал труп полковника, и как гордо, как прекрасно было его чело! Офицеры и солдаты рыдали… Но воину ли жалеть о такой смерти? Нам должно желать ее!».

Правда, реалии войны, о которых Александр Бестужев писал брату, как–то менее увлекательны: «Завладев высотами, мы кинулись в город, вор вались туда через засеки, прошли его насквозь, преследуя бегущих… Но вся добыча, которую я себе позволил, состояла из винограда и в турецком молитвеннике: хозяин заплатил за это жизнью» [II, с. 356].