Крах диссидентки - [24]

— Папка! Папка! — радостно звал Алеша, махая высоко поднятой рукою. — Смотри, какой красивый камешек нашел!

Вот и все, что ему, несмышленышу, надо для бурной радости: красивый камешек. Да и слава богу, что его печали и радости ограничиваются этими красивыми камешками. Арсений взял полотенце, мыло и пошел к ручейку, чтобы смыть с лица следы слез, которые, казалось, ощущал кожей. Но прежде чем умыться, повертел в руках красивый камешек, который посчастливилось Алеше найти, притворно восхищенно улыбнулся, желая порадовать своим восхищением малыша. Алеша сиял: отцу понравилась его находка. Сказал, пряча свою драгоценность в карман:

— Бабусе покажу!

— А маме? — печально спросил Арсений.

— И маме, — смущенно проговорил Алеша, вспомнив, что мама может строго сказать: «Выбрось эту гадость! И пойди вымой руки!» Так она часто говорила, когда он, найдя что-либо на улице, приносил ей показать. — А где мама? У бабуси?

— Вот приедем, узнаем, — правдиво ответил Арсений, он и сам не знал, где сейчас Вита: она уже несколько дней не приходила домой.

— Я нарву бабусе цветов! Можно? — спросил сын.

«Знает, что бабуся любит цветы, хочет порадовать ее», — растроганно подумал Арсений. Вспомнил, как Алеша залился слезами, увидев, что отец плачет, и горячий клубок, от которого перехватывало дыхание, снова шевельнулся в горле. Арсений поспешно наклонился и плеснул холодной водой в лицо. Долго умывался ключевой водой, настоянной на степных травах, что, весело посверкивая под солнцем, журчала по самым лучшим в мире камешкам, но свежесть ее ощущал только кожей: внутри, возле сердца, все еще перекатывался жгучий клубок. «Вот так еще и плаксой стану, — подумал, сердясь на себя, Арсений. — Нет, хватит! Это первые и последние слезы!» Вытер лицо и шею полотенцем так, что кожа побагровела, позвал Алешу, бродившего по самые плечи в густой траве:

— Сынок, поехали!

— Смотри, каких я насобирал, — протягивая отцу букетик полевых цветов, похвалился Алеша. — Красивые?

— Самые красивые в мире! — невольно проникаясь Алешиной радостью, молвил Арсений. Схватил сына на руки, высоко подкинул, Алеша радостно ойкнул и, оказавшись снова в крепких отцовых руках, залился веселым смехом, Арсений тоже засмеялся.

— Еще! Еще! — в восторге вопил Алеша, ему казалось, что отец подкинул его до самого неба.

Такими, весело взбудораженными, они сели в машину и поехали…

7

Уже возле Яворина Арсению показалось, что во встречной машине он увидел Марчука. Разминулись они быстро, и Арсений только краем глаза заметил лицо того, кто сидел за рулем. Собственно, разглядел не столько лицо, как очертания высокомерно задранной чубатой головы. Он, Марчук, это же его «гениальная» поза. Значит, он уже и в Яворин дорогу протоптал. Почему же один в машине? Привозил Виту к матери? Значит, она сейчас там. В душе шевельнулось двойное чувство: и хотелось ее увидеть и не хотелось с нею встречаться у матери, ибо Елена Львовна, сдается, еще не знает, что вот-вот состоится суд и они станут чужими людьми. Как сказала Вита — соседями по квартире. При всем добром отношении к Арсению, Елена Львовна, как и каждая мать, станет на сторону дочери. Это естественно, он ее не осудит. Если бы жива была его мать — она не дожила до этой трагедии! — тоже бросилась бы на его защиту, не спрашивая, кто из них прав, кто виноват. Она бы знала одно: никто ее взрослого сына, кроме нее, не пожалеет.

Ворота были открыты, Елена Львовна не успела еще закрыть их, и Арсений окончательно убедился, что не ошибся: встретил Марчука, который только что выехал с этого двора. И такая злоба и на него, и на Виту хлынула в душу, что он почувствовал, как пылает гневом лицо, от стыда горят уши. «О проклятие!» — подумал Арсений и газанул так, что машина бешено взревела. «Нашел на чем сгонять злость», — укорил себя Арсений. Заглушил мотор, открыл дверцу, выпустил Алешу. Елена Львовна не вышла во двор, как это всегда делала — должно быть, решила, что вернулся Марчук. И Алеша, размахивая букетом цветов, побежал по густому спорышу к дому, крича:

— Бабуся! Бабуся!..

«Ну хорошо, что он побежал, у меня будет время успокоиться». Арсений вышел из машины, открыл капот, чтоб подольше задержаться во дворе. Проверил щупом масло в моторе и напряженно прислушался, прозвучит ли в доме Витин голос. Но вот выбежал Алеша, за ним вышла, вытирая слезы фартуком, Елена Львовна. Алеша радостно сообщил:

— Папа, и мама здесь! Я и ей цветов дал! Бабуся! — спохватился Алеша, ощупывая карман. — Посмотри, какой я чудесный камешек нашел возле речки! Хочешь, тебе подарю? — протянул Алеша бабушке свою драгоценность.

— Спасибо, дорогой… — почти простонала от радости Елена Львовна. — Самый большой для меня подарок, что у тебя ручка не болит, что ты ко мне приехал…

— Я больше никуда не уеду, — утешил бабушку Алеша. — Только найди мне велосипед.

— Пойдем, пойдем, милый, — заспешила Елена Львовна к сараю, где ждал Алешу его велосипед.

«Почему же Вита не выходит из дома?» — чувствуя внутреннее напряжение перед встречей с нею, думал Арсений. Закрыв капот машины, зашагал в дом. В средней комнате, которая была столовой, Виты не было. Дверь в их — теперь уже бывшую! — комнату была закрыта. Арсений подошел к двери и сразу услышал запах лекарств. Заболела, что ли? И поймал себя на том, что при мысли, что Вита заболела, никакой тревоги, как это бывало раньше, не ощутил. Осторожно постучал в дверь.