Крах династии - [26]

— Я не дам себя убить! — порывисто воскликнул юноша.

— Господь дал нам жизнь, Ему и знать, когда ее забрать, — вмешалась в разговор Марья Григорьевна. — Все в руках Его, а нам должно каяться и молиться.

Однако молодой человек не проявил такого же, как мать, христианского смирения, сжал кулаки и попросил:

— Расскажи, все что знаешь!

Я опять начал с преамбулы, что их время для нас древнее и темное. Что на первый взгляд нам известно довольно много, но за точность информации никто поручиться не может. Объяснил, что история составляется по отдельным дошедшим через несколько рук, кем-то записанным рассказам, редким письменным свидетельствам очевидцев и сохранившимся документам.

Годуновы слушали молча, пытаясь вникнуть в незнакомую и непонятную им систему мышления. Даже Федор приостановил свой бег, стоял, прислоняясь плечом к стене. Покончив с предисловием, я рассказал все, что знал о грядущем государственном перевороте. Упустил только подробности их гибели и судьбу Ксении.

Федор это тотчас отметил:

— Что будет с нами? Мы погибнем?

Я развел руками. Мария Григорьевна начала шепотом молиться.

Состояние было такое тягостное, как будто в комнате уже был покойник.

— Значит, выхода нет?

Вопрос, честно говоря, был не по адресу. Объяснять и доказывать, что Борис Федорович был и объективно, и субъективно не самым лучшим правителем, что у него осталось слишком мало сторонников, которые но побоятся рисковать собой ради его семьи, я не мог. Осталось предложить:

— Может быть, раза в два повысить жалование стрельцам, приблизить к престолу несколько влиятельных боярских родов, выпустить из темниц невинно осужденных, тех же Романовых?

— Ничего не получится, — грустно сказал Федор. — Казна пуста. Отец во время голода почти все раздал. А если пообещать и не выполнить, то будет еще хуже.

— Подумайте, пока есть время, может быть, можно найти выход. Я, к сожалению, ничем не могу помочь, просто не знаю, что у вас тут делается…

— Пойдешь со мной завтра в Боярскую думу? — неожиданно предложил царь. — Может быть, что-нибудь присоветуешь. На свежую голову виднее…

— Хорошо, почему не пойти, — сразу же согласился я, — никогда еще не был на заседании правительства.

— Вот и хорошо. А пока утро вечера мудренее. Идите по своим покоям. Матушка, я тебя провожу.

Федор с царицей вышли, мы остались вдвоем с Ксенией. Она тоже встала и внимательно смотрела на меня.

— Ладно, прощай до завтра, — сказал я, с трудом представляя, как в середине ночи смогу добраться до имения Блудовых.

— Проводишь меня? — попросила девушка.

— Да, конечно.

Она пошла к выходу, я двинулся следом. Собственно, провожать ее было особенно некуда, разве что на другой конец коридора. Мы дошли до ее покоев. Она открыла дверь, вошла, а я остался наружи. Ксения, оглянулась через плечо, удивилась:

— А ты что не входишь?

Почему я не вошел, мне было понятно, а вот ей, кажется, не очень.

— Пойдем, у меня опять болит голова, — спокойно сказала она.

Мне осталось только вздохнуть и последовать за ней, однако совсем не в том качестве, в каком бы хотелось. Не успели мы войти, как поднялся шум и началась беготня. Заспанные полунагие «фрейлины», которые, оказывается, ночевали вповалку тут же в покоях царевны, рьяно демонстрировали свою преданность хозяйке. Ксения устало махнула рукой, и все разом успокоились.

— Спите, — велела она и кивнула мне в сторону своей опочивальни. — Пойдем, еще полечишь меня.

Мы вошли в светелку, в которой я уже был днем. Навстречу уже шла босоногая статная девушка в одной льняной рубашке и накинутым на голову льняном же платке. Она низко поклонилась и уступила дорогу.

— Анюта, — попросила царевна, — помоги мне раздеться.

Девушка, стараясь не смотреть в мою сторону — меньше знаешь, крепче спишь — начала помогать Ксении разоблачаться. При таком туалете я присутствовал впервые и с волнением ждал, до какой степени царственной наготы мне будет разрешено присутствовать.

Анюта между тем, не спеша, снимала одну за другой драгоценные одежды, все эти летники, поневы, кофты, я до сего дня путаюсь в точности названий всех видов женского платья, и полная, статная Ксения превращалась в стройную, юную девушку. Чем дальше заходил процесс раздевания, тем больший интерес он вызывал и сильнее приковывал внимание. И вот наступил самый ответственный момент. Я соляным столбом стоял в дверях, ожидая последнего, заключительного действия горничной. И вдруг услышал обычное, обидное для любого мужчины:

— А теперь отвернись!

— Да ладно, — примирительно сказал я, — мне как лекарю смотреть можно, что уж тут такого…

Однако Анюта так и не сняла последнюю завесу, застыла, ожидая приказа госпожи, и мне пришлось издохнуть, тайно обидеться и отвернуться. Опять в тишине шелестела одежда, оставляя только место разыгравшемуся воображению. Наконец, Ксения подала голос:

— Теперь можно, я легла.

О, прекрасные дамы, если бы вы только знали, сколько можете принести чистой, эстетической радости, позволив только созерцать то, чем вас наградила природа, то…

— Голова, говоришь, болит? — задумчиво сказали, приближаясь к широкой дубовой лавке, на которой во взбитых, как морская пена, перинах утопала царевна.