В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой… Кажется, в таком виде появляется у Булгакова шестой прокуратор Иудеи Понтий Пилат. Я объявился в Москве не менее эффектно.
В мае месяце 5403 года от сотворения мира, или, чтобы было проще считать, в 1605 году от рождества Христова, красавец витязь с юным оруженосцем въезжали через Серпуховскую заставу в молодую столицу Великого княжества и царства Московского. Правда, белого плаща у витязя не было, зато был бархатный камзол с собольей опушкой, накинутый на тонкую кольчугу, высокий бухарский шлем с шишаком, инкрустированный червлёным серебром. Ноги его были обуты в красные сафьяновые, шитые бисером сапоги, чресла опоясывал дорогой пояс украшенный самоцветными каменьями, за него был заткнут роскошный кинжал, на перевязи висела дорогая сабля в роскошных ножнах. Короче говоря, столицу собрался посетить не какой-то там провинциальный лох, а крутой мен в полном богатырском прикиде.
Жаль только, что в толчее у городских ворот оценить всю эту несусветную красоту было некому. Всяк был занят собственными проблемами, и никто не обращал внимания на великолепного всадника. У въезда в город собралось множество людей, представляющих все обитающие в царстве, а так же соседние народы. Диапазон был довольно велик: от славянских народностей, привёзших на столичные торги свои кустарные товары, до лиц татарских и кавказских национальностей, пытающихся проникнуть в Москву со своими тайными политическими и коммерческими интересами.
Ловкие ребята в стрелецкой форме с саблями и неизменными бердышами занимались фильтрацией приезжих и, в зависимости от полновесности сунутых в руку аргументов, пускали в город или отгоняли от ворот прибывших в столицу гостей. Никаких политических, национальных, классовых предпочтений или, упаси Боже, шовинистических настроений я у блюстителей ворот не заметил. Стражников интересовали исключительно финансовые возможности путешественников.
Постоянно между приезжими и стрельцами разгорались жаркие споры, изредка переходящие в драки, которые мешали общему продвижению. Как всегда, когда возникает очередь и неоправданные задержки, находятся доброжелательные люди, готовые поспособствовать нетерпеливым преодолеть преграду вне очереди. А у ожидающих, напротив, начинают проявляться не самые лучшие человеческие и национальные качества. Короче говоря, страсти у въезда в Москву кипели нешуточные, но проявлялись у всех по-разному. Горячие кавказцы всеми силами старались заплатить меньше, а миновать ворота быстрее. Флегматичные степняки неподвижно сидели в своих высоких сёдлах, пытаясь прикинуться не знающими русский язык и тем умерить лихоимство принципиальных москвичей. Русские гости со своими дешевыми отечественными товарами больше давили на жалость и умильно смотрели вымогателям в их каменные лица, демонстрируя глубокое уважение и преданность любому начальству.
Однако все эти простенькие ухищрения не сбивали многоопытных пограничников с привычного рабочего ритма. Никакие «высокие мандаты» приезжих, пустые посулы и угрозы жалоб на стражей закона не действовали. Они брали своё и никогда не поступались принципами. Причем брали только монетами, в исключительных случаях хорошо ликвидными товарами.
За всей этой суетой со сторожевой вышки внимательно наблюдал молодой человек в синем стрелецком кафтане. Когда мы с моим оруженосцем, парнишкой по имени Иван и прозвищу Кнут, дошли в живой очереди почти до ворот, молодой человек легко сбежал с вышки по приставной лестнице и поманил пальцем одного из стрельцов. Тот, расталкивая толпу, бросился бегом к начальнику. Затем они вместе выбрались на свободное пространство и начали что-то оживлённо обсуждать, поглядывая в нашу с Кнутом сторону.
Получивший указание начальника стрелец, расшвыривая толпу, пробился к нам и взял моего донца под уздцы. Честно говоря, такое пристальное внимание к собственной персоне мне не понравилось. Я уже второй месяц жил в 1605 году и успел нажить себе достаточно недругов, чтобы опасаться излишнего внимания со стороны властей. О том, что со мной приключилось, и как я попал в это время, я расскажу чуть позже, пока же вернусь к стрельцу, вцепившемуся в уздечку моего коня.
— Чего тебе, служивый? — спросил я стражника, тянущего за собой лошадь вместе со мной в ворота.
— Сотник с тобой поговорить хочет, — ответил он.
Сотник, так сотник. Я велел Ване Кнуту ждать меня за воротами, и «отдался на волю провидения», с некоторым внутренним волнением ожидая предстоящий разговор. От власти в нашем отчестве никогда ничего кроме пакости ждать не приходится, к тому же со стрельцами у меня тоже были кое-какие личные проблемы.
Стражник между тем, раздвигая плечом толпу, пробивал мне дорогу в Москву. Серпуховской тын, иначе говоря, городская стена, защищал открытое пространство между старинным Даниловским и недавно, при царе Федоре Иоанновиче, отстроенном, Донским монастырями. Был этот тын высотой в десять аршин (порядка семи метров). В город сначала нужно было въезжать через наружные ворота, укреплённые в распор брёвнами с внутренней стороны. На мой взгляд, они особого фортификационного значения не имели, скорее таможенное. После первых начинался длинный проход в земляном валу до второго пояса укрепления, где находились вторые ворота, примерно такие же, как первые. Около них и ждал меня сотник.
