Краем глаза - [27]

С огромной радостью Агнес услышала, что Мария просит не упокоить душу усопшего младенца, а сохранить жизнь еще живому.

Сил у Агнес не было, она словно превратилась в статую, ей казалось, что она не может пошевелить и пальцем, но, наверное, только усилием воли она сумела поднять руку и коснуться сжимающих четки пальцев Марии.

– Но младенец умер.

– Сеньора Лампион, нет. – В голосе Марии слышалось изумление. – Muy enferno, но не мертвый.

Очень слабый. Очень слабый, но не мертвый.

Агнес вспомнила кровь, ужасную алую кровь. Разрывающую ее боль и страшные алые потоки. Она-то думала, что ее ребенок вплыл в этот мир мертворожденным, на волне своей и ее крови.

– Это мальчик? – спросила она.

– Да, сеньора. Отличный мальчик.

– Бартоломью.

Мария нахмурилась:

– Что вы такое сказали?

– Его имя. – Она чуть сильнее сжала пальцы Марии. – Я хочу его видеть.

– Muy enferno. Его держат, как куриное яйцо.

Как куриное яйцо. Слабость туманила мозг, так что Агнес не сразу сообразила, о чем речь.

– Ага. Он в инкубаторе.

– Такие глаза, – сказала Мария.

– Que? – переспросила Агнес.

– Должно быть, у ангелов такие прекрасные глаза.

Агнес отпустила пальцы Марии, рука легла на сердце.

– Я хочу его видеть.

Прежде чем ответить, Мария перекрестилась.

– Они должны держать его в инкубаторе, пока он не будет вне опасности. Скоро придет медсестра, и я заставлю ее сказать, когда с ребенком будет все в порядке. Но я не могу оставить тебя. Я наблюдаю. Наблюдаю тебя.

– Бартоломью, – прошептала Агнес, закрыв глаза. В голосе звучало не просто изумление – благоговейный трепет.

Несмотря на переполнявшую ее радость, Агнес не сумела удержаться на поверхности реки сна, из глубин которой недавно поднялась. Но на этот раз она уходила в эти же глубины с надеждой и магическим именем, которое теперь угнездилось и в сознании, и в подсознании. Это имя, Бартоломью, оставалось с ней, пока больничная палата и Мария не померкли перед ее глазами, это имя, Бартоломью, тут же заполнило ее сны. Это имя прогнало прочь кошмары. Бартоломью. Это имя поддерживало ее.

Глава 17

Младший пробудился от кошмара, весь в холодном поту, словно свинья на бойне. Сам кошмар он вспомнить не мог. Что-то тянулось к нему из кромешной тьмы, это все, что осталось в памяти, чьи-то мерзкие руки схватили его… и тут он проснулся, тяжело дыша.

Ночь все еще царствовала за окном с венецианскими жалюзи.

В углу на столике горела лампа, но кресла там уже не было. Его передвинули к кровати Младшего.

В кресле, наблюдая за ним, сидел Ванадий. С ловкостью заправского фокусника он переворачивал четвертак пальцами правой руки. Монета ложилась на большой палец, исчезала, чтобы появиться на мизинце, скользила по костяшкам к большому пальцу… процесс повторялся и повторялся.

Часы на столике у кровати показывали 4:37 утра.

Детектив, похоже, вообще не спал.

– Есть одна миленькая песенка Джорджа и Айры Гершвинов, которая называется «Кто-то поглядывает на меня». Ты ее слышал, Енох? Этот кто-то для тебя – я, разумеется, не в романтическом смысле.

– Кто… кто вы? – прохрипел Младший, все еще не пришедший в себя от кошмара и присутствия Ванадия, но уже сообразивший, что ему надо держаться в роли ничего не понимающего человека, которую он играл с самого начала.

Вместо того чтобы отвечать на его вопрос, показывая тем самым, что, по его разумению, Младший и так знал и этот, и многие другие ответы, Томас Ванадий вновь удивил Младшего.

– Я смог получить ордер на обыск твоего дома.

Младший подумал, что это очередная ловушка. Не существовало доказательств того, что Наоми умерла насильственной смертью, а не в результате несчастного случая. Интуиция Ванадия… скорее, его навязчивая идея… не могла служить достаточным основанием для выдачи ордера на обыск судом любой инстанции.

К сожалению, некоторые судьи в таких вопросах руководствовались не столько буквой закона, сколько… впрочем, о коррупции судей не писал только ленивый. Да и Ванадий, который видел себя ангелом мщения, мог солгать в суде, чтобы получить требующийся ему ордер на обыск.

– Я не… я не понимаю. – Младший сонно моргнул, притворяясь, что еще находится под воздействием транквилизаторов и других медицинских препаратов, которые по-прежнему поступали ему в вену. И остался доволен нотками недоумения в собственном хриплом голосе, хотя знал, что даже лауреат «Оскара» не смог бы убедить этого критика.

Монетка продолжала скользить по костяшкам пальцев, от мизинца к большому, чтобы исчезнуть в каверне ладони и тут же появиться вновь, поблескивая в свете лампы.

– У тебя есть страховка? – спросил Ванадий.

– Конечно, – без запинки ответил Младший. – «Голубой щит».[9]

Сухой смешок сорвался с губ детектива, теплота, свойственная смеху других людей, в нем отсутствовала напрочь.

– А ты не такой уж слабак, Енох. Твоя беда в том, что ты не так уж хорош, как тебе кажется.

– Простите?

– Я говорил про страхование жизни, и тебе это известно.

– Ну… я застрахован на небольшую сумму. Это льгота, которую получают все работники диспансера лечебной физкультуры. А что? О чем, собственно, речь?

– Среди прочего я искал в твоем доме страховой полис твоей жены. Не нашел. Не нашел и аннулированных чеков на страховую премию.