Крадущийся во тьме - [8]

Итак, профессор тем звонком спас ему жизнь и черт его знает, что вытворил, но вызвал какую-то кратковременную психическую болезнь – Никита никогда не поверил бы в возможность этого, если бы не пережил сам. Он очень хотел бы верить, будто сделано это было из благих побуждений, но предполагал прямо противоположное.

Как писали в старых советских детективах, он слишком много знал и теоретически мог оказаться опасен. Вот профессор и удалил его из Москвы самым простым для себя способом: без давления и угроз, вложив в мало что значащую фразу прямой приказ. Где-то Никита читал о похожем… ах да, у Александра Беляева.

«Властелин мира» Никиту потряс даже сквозь пелену неадеквата, в которой он находился, а поскольку ни фамилии, ни имени-отчества профессора он не помнил, то стал звать его не иначе как Штирнер. Именно этот герой романа создал установку, с помощью которой внушал людям нужные ему мысли.

«Если и далее следовать логике повествования, – размышлял Никита, – надо соорудить себе колпак из фольги и изображать нахабинского сумасшедшего».

Впрочем, заходить так далеко он все же не стал, а наоборот, продолжил приводить себя, а заодно и жилище в порядок.

В местном магазине его не узнали и едва не побили, приняв за беженца из Москвы. Купленная мужикам бутылка дешевой водки и названная по имени продавщица разрешили недоразумение. Местные решили, будто Никита вышел из продолжительного запоя, с пониманием отнеслись к его нежеланию пить и вылили на уши ведро информации.

Так Никита окончательно осознал, что Москвы больше нет, а есть некая огромная территория – Зона, она же Периметр, большая московская аномалия и еще с десяток названий того же рода, – вокруг которой спешно возводят стену, поскольку прет из бывшей столицы всякая чертовщина.

Впрочем, гораздо сильнее эфемерных и материальных созданий ада и всевозможных странных штук беспокоил местных неминуемый наплыв бывших москвичей. Как поступать с беженцами, они понятия не имели и по примеру коренных жителей столицы заикались про «Нахабино не резиновое».

Некоторое время Никита жил и неустанно удивлялся творящемуся вокруг безумию. Милое тихое Подмосковье менялось на глазах. Возле леса спешно выстраивали микрорайон с многоэтажными домами – якобы для беженцев, потом выяснилось, что не совсем для них, а для зажиточных москвичей, не потерявших все свое имущество и имеющих немалые сбережения. Потом строительство заморозили (видимо, состоятельные все же предпочли Нахабину города поинтереснее). Затем сменился подрядчик и принялся снова строить, но уже на деньги мэрии и не столь добротно и качественно. Жизнь забила ключом, а Никита вдруг понял: скоро ему нанесут визит. Вот как проснулся утром, так его и осенило по этому поводу.

Озарение не повлекло страха и даже легкого беспокойства, бежать не захотелось уж точно. Скорее, понимание оказалось забавным и неожиданно навело на мысли о религии. Больно красивым казалось фантастическое допущение о существовании некой старой цивилизации, почти вымирающей, но далеко шагнувшей вперед в научном плане, обладающей машиной, способной передавать мысли на расстоянии и вкладывать в головы представителей менее развитой цивилизации. Ох, как красиво ложился этот сюжет на всевозможные вещие сны, пророчества, явления ангелов и беседы с божествами различных культур и рас.

Идея увлекла Никиту настолько, что он весь день проходил, смакуя ее и так, и эдак, поворачивал и рассматривал на просвет, словно капельку янтаря, вертел, будто кубик Рубика. Он поднялся на чердак, не обнаружил ни одной изуродованной книги, зато нашел стопку чистых тетрадей в двенадцать листов с гимном Советского Союза на задней обложке и огрызок простого карандаша.

До ночи Никита писал – то ли беспорядочно набрасывал приходящие в голову образы, то ли все же начал сочинять свой собственный роман. Действо захватило его столь сильно, что настойчивый стук по калитке он практически не услышал.

– Ну, здравствуй, альтруист, – сказал ему лысый мужик неопределенного возраста, когда Никита вышел на крыльцо. – Впустишь или выгонишь?

Никита, ничего не ответив, дошел до калитки, отворил ее и, развернувшись, пошел обратно в дом.

Глава 2

– Меня можно и нужно звать Дим, – сказал гость, переступив порог вслед за Никитой.

– Дим потому что Дмитрий? – спросил тот. На самом деле Никиту совершенно не интересовало настоящее имя пришедшего. Ему нравилась эта краткость, и вполне устраивало неформальное общение. Много хуже было бы обращаться к нему, например, Дмитрий Сигизмундович и на «вы».

– Дим – от «дым». Дым же – есть почти ничто, он виден недолго и быстро рассеивается, впрочем, это больше зависит от очага распространения пожара. – Гость улыбнулся. – А еще он просачивается во все щели. Не пугает?

Никита покачал головой, стащил кроссовки, не развязывая шнурков, и прошел в комнату, оставив тапочки для гостя. Тот усмехнулся и принялся переобуваться, для чего присел на корточки. Сделал он это очень легко, без старческой медлительности и неуверенности в своих действиях и движениях.

Рассматривая его из комнаты, Никита отмечал, что Дим находился в отличной форме, хотя ему никак не получалось предположить меньше пятидесяти. Никита нутром чувствовал: пришельцу немало лет. Однако наблюдения говорили об обратном, а внешне вообще не удавалось сказать ничего конкретного.