Краденый город - [6]

– Ой, вы его потом как было поставьте, а то мать прибьет, – пропищала Котя, расправляя локоны.

– Гляньте! – мальчишки перегнулись через стол. Все разом завопили, замахали руками. Чья-то рука уже дергала шпингалет. Окно распахнулось. Дунуло пронзительно-прохладным воздухом, ворвался равномерный хруст множества шагов, а на улицу вылетела, кувыркаясь, музыка.

– Что там? Что там? – подтянулись к окну остальные.

– Слоники, – ответил Генка. И, перегнувшись через подоконник, завопил: – Эй, слоники!

Серые резиновые морды поднялись как одна. Мальчишки с хохотом присели. Таня замешкалась, так и осталась стоять. Сделалось жутко, как во сне. Пел и дудел граммофон. Напрасно он звал потанцевать – морды шагали, не останавливались. Вверх таращились без выражения одинаковые круглые глаза-иллюминаторы. Гофрированные шланги-хоботы спускались к поясу.

Таня помахала им рукой. Ей тоже кто-то махнул из строя. Жуткое ощущение прошло.

Мальчишки позади осмелели. Теперь они свистели и гикали вслед строю.

– Опять учения, – махнул рукой кто-то.

Мимо проплыл транспарант «Осоавиахим. Ленинград. 1941».

– Закрывай, закрывай, комаров напустишь! – крикнул кто-то.

Окно закрыли. Хотя какие тут комары? Самый центр города – вокруг один камень да влажный ветер с Невы.

На миг все примолкли. Слоники почему-то оставили неприятное впечатление.

– От кого обороняться-то? Финнам накостыляли, больше не сунутся. С кем еще?

– С Германией мир.

– С марсианами!

– Дурак.

– Война неизбежна, – важно, но вместе с тем задиристо объявил кто-то. – Мы в кольце капиталистических врагов.

Таня вспомнила недавний фильм в кинотеатре – «Если завтра война». Черным железным роем по натянутой простыне летели советские самолеты. Враги уже ощупывали границы, о диверсантах то и дело писали в газетах. Но советские пограничники ловили их всех. При помощи советских граждан и даже детей.

– Пусть только сунутся. Просто смешно.

Самолеты в кино это доказывали.

– Мальчик, передайте папиросы, – велел голос слева.

Папироса, правда, была на всех одна, но турецкая, с золотым пояском.

– У отца стянула, что ли?

– Моя, – соврала Котя.

Втянув дым, папиросу передавали друг другу осторожно, двумя пальцами. Выражение лица себе все придавали заправское. Хмурились, щурились сквозь клубы дыма. Про войну уже забыли. Каждый боялся опозориться – закашляться. Сизые клубы плавали под розовым абажуром.

Котя опустила иглу. Патефон задорно заиграл, закурлыкал. Неприятное чувство прошло совсем.

– Танцуют все! – объявила Котя.

Люська наклонилась к Коте, что-то зашептала. Та кивнула.

– Таня, пойдем со мной, – странным голосом сказала Люська.

– Куда? – но тут же соскользнула с тугой диванной подушки.

Они с Люськой договорились: вместе сюда приходят, вместе уходят, вместе и если что. Сейчас явно наступило «если что».

В коридоре было темно. За дверью приглушенно трубил и гремел патефон.

– Соседи-то не жалуются, – с удивлением отметила Таня.

– Дура, у них нет соседей.

– Как это?

– А так, что вся квартира их, – и Люська толкнула дверь.

– Ладно выдумывать-то, – снисходительно бросила Таня.

Соседи были у всех. Общая кухня, общая ванная, общий туалет, общий коридор, который мыли по очереди, – и много-много комнат с соседями: старыми, молодыми, тихими, крикливыми – всякими.

Люська нащупала выключатель. Зажегся свет.

– И эта комната тоже их? – не поверила Таня.

Расставил ноги мольберт. Пахло знакомо – скипидаром, маслом, красками. Так раньше пахло у тети Веры. Раньше. В прежней комнате, в окнах которой голубела гигантская опрокинутая чаша – мечеть. Пока тете Вере и дяде Яше не пришлось прятаться.

– А здесь кто живет?

– Лютик.

Таня скривилась.

– Лютик?

Лютик был братом Коти. Тощий, долговязый, с длинным толстым носом, под которым свисали толстые губы, и маленькими черными глазками у самого носа, похожий на лося. По общему приговору девочек – урод. Голос у него был тоже уродский: Лютик словно не говорил, а гудел.

– Дура, говорю же: все их! И кухня, и ванная, и коридор. Вся квартира их.

Краски… Они лежали повсюду. На подоконнике, на полу, на столе. Топорщились стоймя кисти.

Люська скинула туфли.

– И куда на таких лыжах танцевать?

Туфли были старшей сестры и держались только потому, что Люська напихала внутрь газету.

– Ты что, там снять не могла? Под столом? – напустилась на нее Таня.

– А дырки я где сниму?

Из чулок высовывались большие, не слишком чистые пальцы. Люська пошевелила ими. Нырнула под юбку, стала отстегивать и скатывать вниз чулки. «Тебя-я-я-я, Рио-Рита…» – томно звал из другой комнаты патефон. Танцевать в дырявых чулках, конечно, было нельзя.

– Что, и у Коти своя комната? – все не могла поверить Таня.

Красок у Лютика было много. «Они богатенькие», – вспомнила Таня Люськины слова. Краски в тюбиках, выдавленных и почти целых, краски в фарфоровых глазочках, в прямоугольных ванночках, в пузырьках. А вот у тети Веры не было теперь в жизни ничего хорошего. Из-за них с Шуркой и Бобкой. Из-за того, что сделали с мамой и папой. Таня испытала странное желание – взять тетю Веру «на ручки», как любил когда-то проситься Бобка. Только Бобка был маленький, мягкий, а тетя Вера – высокая, прямая, жесткая, и взять ее «на ручки» можно было бы только сложив в несколько раз, как столярный метр.