Крабат - [4]

В конце концов, когда минула целая вечность, кто-то пришёл и распахнул дверь - Тонда.

- Выходи! - крикнул он. - Обед!

Мальчишке не надо было повторять дважды, он, пошатываясь, вышел на воздух, тяжело отдышался. Старший подмастерье кинул взгляд на камеру для муки, затем объяснил, поведя плечами:

- Всё в порядке, Крабат, никому вначале не приходится лучше.

Он пробормотал несколько непонятных слов, что-то написал рукой в воздухе. Тут пыль в камере поднялась, будто из всех швов и щелей задул ветер. Белая струйка, словно дым, вынеслась за дверь - над головой Крабата, прочь, к лесу.

Камера была чисто выметена. Она сверкала - без единой пылинки. Парнишка распахнул глаза от изумления.

- Как это делается? - спросил он.

Тонда уклонился от ответа, сказал только:

- Пойдём в дом, Крабат, суп остынет!

То ещё удовольствие

Для Крабата началось трудное время, Мастер немилосердно заваливал его работой. "Куда ты запропастился, Крабат? Там надо несколько мешков зерна затащить в амбар!" и "Крабат, поди сюда! Зерно там, в хранилище - перелопать его, только прямо как следует, чтоб оно не проросло!" или "В муке, которую ты вчера просеял, Крабат, полно мякины! Возьмёшь её после ужина, и, пока не будет чистой, спать ты у меня не пойдёшь!"

Мельница в Козельбрухе молола день за днём, в будни и выходные, с раннего утра до наступления темноты. Лишь раз в неделю, в пятницу, мукомолы освобождались раньше, чем обычно, а по субботам начинали работать на два часа позже.

Когда Крабат не таскал зерно или не просеивал муку, он должен был колоть дрова, разгребать снег, носить воду на кухню, чистить лошадей, вывозить навоз из коровника, - короче, для него всегда хватало дел, и вечерами, укладываясь, наконец, на соломенный тюфяк, он чувствовал себя совсем разбитым. Поясница у него ныла, кожу на плечах натирало, руки и ноги болели так, что едва можно было это вытерпеть.

Крабат восхищался другими подмастерьями. Тяжелая повседневная работа на мельнице, казалось, ничего им не стоила, никто не выматывался, никто не жаловался, никто не доходил до седьмого пота и не сбивал дыхание от работы.

Однажды утром Крабат был занят тем, что расчищал проход к колодцу. Всю прошедшую ночь беспрестанно шёл снег, ветер занёс все тропы и мостки. Крабат вынужден был стиснуть зубы, с каждым броском лопаты чувствовал он острую боль в пояснице. Тут к нему вышел Тонда. После того, как убедился, что они одни, положил руку ему на плечо.

- Не сдаваться, Крабат...

Парнишка почувствовал, будто новые силы прилили к нему. Боль словно улетучилась, он схватил лопату и начал бы с пылом разгребать снег, если бы Тонда не пресёк это.

- Мастер не должен этого заметить, - попросил он, - и Лышко тоже!

Лышко, тощий, как жердь, длинный парень с острым носом, косо поглядывающий, с первого дня не слишком понравился Крабату: шпик - так казалось, ушки на макушке, проныра и пролаза, с ним нельзя было ни мгновения чувствовать себя в безопасности.

- Хорошо, - сказал Крабат и продолжил орудовать лопатой с таким видом, будто ему это стоило больших стараний и усилий. Вскоре после этого мимо прошёл, будто бы случайно, Лышко.

- А, Крабат, обрёл вкус к работе?

- Какой может быть вкус! - пробурчал парнишка. - Сожри помёта - тогда узнаешь.

Отныне Тонда часто подходил к Крабату и потихоньку клал ему руку на плечо. Тогда мальчик чувствовал, как свежие силы переполняют его, и работа, какой бы тяжёлой она ни была, давалась какое-то время легко.

Мастер и Лышко ничего про всё это не знали - и другие парни на мельнице тоже: ни Михал и Мертен, два кузена, оба одинаково добродушные и по-медвежьи сильные, ни Андруш, рябой шутник, ни Ханцо, прозванный Волом за свою бычью шею и коротко остриженные волосы, ни Петар, всё свободное от работы время тративший на вырезание ложек, ни Сташко, умелец на все руки, шустрый, как хорёк, и ловкий, как обезьянка, которая восхитила Крабата на ярмарке в Кёнигсварте несколько лет назад. Кито, что вечно ходил с таким выражением, будто гвоздей объелся, и Кубо, молчун, тоже ничего не замечали - и уж точно не замечал, в этом можно было быть уверенным, дурень Юро.

Юро, коренастый парень с короткими ногами и плоским, усыпанным веснушками лицом-луной, работал здесь, наряду с Тондой, дольше всех. Для мельничного дела он мало годился, ведь был, как обычно насмешничал Андруш, "слишком глуп, чтобы отличить муку от отрубей", а что недавно он нечаянно споткнулся на мельничном поставе, но угодил мимо жерновов, то это лишь благодаря тому, что дуракам - счастье.

К таким разговорам Юро привык. Он терпеливо давал Андрушу дразниться, он без возражений втягивал голову, когда Кито за сущий пустяк грозился его ударить, и когда, что часто случалось, мукомолы играли с ним какую-нибудь шутку, он с ухмылкой позволял им это, будто хотел сказать: "Ну чего вам - что я дурень Юро, я знаю и без того".

Разве что для работы по дому он был не слишком глуп. Кому-то и её надо было делать, всех устраивало, что Юро взял это всё на себя: готовил и мыл посуду, пёк хлеб и топил печь, драил полы и чистил лестницы, вытирал пыль, стирал и гладил одежду и делал всё остальное, что нужно было на кухне и в доме. Вдобавок заботился он о курах, гусях и свиньях.