Краба видная туманность - [56]

* * *

Вполне, в отличие от солнца, доступный невооруженному глазу, Краб демонстрирует все цвета спектра и происходит из рассеянного посредством преломлениями отражения солнечного света в капельках воды, образующихся, когда туча разрешается дождем, откуда и проистекает редкость его появления и тот восторг, который оное вызывает прежде всего у детей, каковым хотелось бы при этом до него дотронуться, как будто можно дотронуться до Краба — сие наивное желание следует отнести на счет обусловленного нежным возрастом неведения. Краб тем не менее тронут — до такой степени, что не может этого высказать. В любом случае это отличный реванш над теми, кто утверждает, будто он на самом деле не существует, будучи простой оптической иллюзией или причудливым призраком, будто в лучшем случае он является эфемерной разновидностью тумана, цветным конденсатом, бесполезным паром, а также и над другими, еще более многочисленными, кто утверждает, будто он не силен в одежде.

(Краб, встречаясь в зеркале со своим изображением, испытывает желание зайти и купить его.)

* * *

Не следует слепо доверять всему, что можно прочесть; воздадим же наконец ему должное в той области, где клевета особенно преуспевает: Краб — весьма изысканный любовник. Покидает поутру своих партнерш утомленными, удовлетворенными, захлестнутыми, чуть не утонувшими. За всем этим не стоит ни какого-либо колдовства, ни особого благоволения природы, Краб — такой же горемыка, как и все остальные (его портрет проясняется с опозданием), самого обычного телосложения. Но до того как начнется развлечение, пока они расшнуровывают, развязывают и стягивают с себя различные предметы своего белья, он тайком подсоединяет свой семенной канатик к семенному канатищу находящегося в соседней комнате носорога. Отсюда и его из ряда вон выходящие достижения.

Конечно же, не мешало бы, не откладывая в долгий ящик, восстановить образ Краба — но вот надо ли выдавать для этого его невинное мошенничество?

* * *

Нет ничего более озадачивающего, нежели следы, оставляемые Крабом за собой на песке или снегу, — каковые все же напоминают о его решительной походке и образуют узенькую, совершенно прямолинейную тропинку, без перебоев или поворотов, без возврата, дорожку, по которой легко следовать тому, кто знает, куда он идет, — озадачивающую потому, что каждый из его следов уникален, начать хотя бы с широкого оттиска левой босой ступни, затем, чуть впереди сдвинутый вправо отпечаток круглого, с трещиной, деревянного башмака, следом за которым идет третий, трехпалый, а затем — множество других, подчас на несколько километров, столь же четких, более или менее глубоких, но совершенно разных, то пальчатых, то нет, овальных, когтистых, раздвоенных, перепончатых, извилистых, с отпечатком правой босой ступни в конце, ведущим прямо к Крабу, вы и впрямь обнаружите его сидящим на скале, или на пне, или, возможно, забравшимся на дерево, неподвижным, не сводящим глаз с горизонта, как будто можно продвинуться и дальше.

(Что касается испражнений Краба, то Олимпия их сметает или сгребает, подбирает, подтирает или тщетно ищет: подчас они настолько незаметны, что могут смутить разве что мух.)

* * *

Краб чувствует, что-то вот-вот произойдет, в ветвях уже бурлят непоседливыми стрелами соки, юная весна полнится мурашками, наверняка что-то вот-вот произойдет, такая из ряда вон выходящая жара, гроза давит всем весом небес, в воздухе видно напряжение, внезапно густеет лето, тревога Краба все возрастает, что-то вот-вот произойдет, это точно, так не может продолжаться, медленное гниение, запах трупа и соломенной подстилки, осень, которая так разъедает сердца, так мутит кровь, что-то вот-вот произойдет, Краб дрожит, ужас выстуживает ему кости, каждый шаг мрачно отдается от замерзшей земли, в полом безмолвии, зима покрывает ночь своей белой тенью, Краб чувствует, что-то вот-вот произойдет, на этот раз дело серьезное, в ветвях уже бурлят непоседливыми стрелами соки.

Когда приходит весна, в носу у Краба, чтобы лучше внюхаться в аромат древесных соков, цветов, в дикие запахи нескрываемых страстей, таращатся самые настоящие ноздри, затем его температура падает, кровь замедляет бег, Краб с веселостью сносит летние перепады и мало-помалу покрывается легким пушком, предвещающим пышное осеннее оперение, непромокаемое, действенное против туманов и въедливой мороси, своим путем выпадающее к началу зимы, когда у него на теле, голове и всех членах, пробивается серебристый мех, который по мере того, как крепчают холода, становится все толще, но, несмотря на это, вы можете не сомневаться: вновь обнаружатся мнимые очевидцы — озлобленные, завистливые, — готовые поручиться, что Краб неприспособлен, стесняется сам себя, всегда на обочине этого мира, оставаясь для жизни как бы посторонним.

Краб, когда его в бок толкает ветка — поставьте-ка себя на его место, — в первый момент собирается ее срезать, даже бросается на поиски пилы или топора и, бывает, надрезает древесину, но всякий раз останавливается, в конце концов, лучше подождать и посмотреть, какие эта ветка принесет плоды, подчас это вишни, которые ему приходится оберегать от дроздов, подчас орехи, которые у него оспаривает белка, подчас груши, яблоки, их нужно оберегать от червяков — да, такому, как Краб, ничто не гарантировано даже в совершенно особых, несомненно благоприятных условиях производства.