Краба видная туманность - [55]

Они живут настолько дольше мужчин, что впору задаться вопросом, уж не рождаются ли они, умирая настолько позже, тоже чуть раньше. Краб, по крайней мере, им задается. Именно тот тип вопросов, что он перед собой ставит. Есть у него и другая гипотеза, но он с трудом осмеливается ее сформулировать: быть может, преимущественное долголетие женщин связано с тем фактом, что каждый мужчина по крайней мере раз в жизни заявляет, что готов отдать двадцать лет жизни, лишь бы добиться любви той или иной женщины, а та соглашается.

* * *

Краб не хочет, чтобы его любили из-за денег. Она не хочет, чтобы ее любили из-за внешности. И однако же они вместе.

Краб возвращается к прошлому своей жены, дабы посеять там упадок. Здесь предстоит причинить немало ущерба. В садах надлежит стать кротом, в городах — крысой, в комнатах — блохой и клопом, на пляжах — утвердиться в качестве краба. Слишком длинные ночи следует укоротить, слишком мягкие зимы ужесточить, слишком скорые поезда перевести на запасной путь. Многое нужно пересмотреть или, того лучше, устранить. Отвести в сторону многие дороги. Нагнать много туч — и пролить их дождем. Разрушить многие дома. В любом случае придется нанести множество ударов — и мужчины, которых знала его жена, пройдут на сей раз свой путь, а не то пожалеют, что ее повстречали, в сам момент встречи поймут свою ошибку. И тогда правы будут те, кто пустит себе пулю в лоб, те, кто выбросится из окна или даже предпочтет умереть, проглотив вилку: они избавят себя от страданий.

Поскольку жена, с которой он делит свои дни, оставляет за собой утро.

* * *

Крабу и его старой супруге больше нечего сказать друг другу. После шестидесяти лет совместной жизни и исполненного страсти общения они один за другим исчерпали все регистры, меняясь ролями, становясь то за, то против всего, что достойно защиты или нападения. Источник иссяк. Действительность не в силах предложить им ничего, что когда-то уже не было предметом спора между ними. Поначалу, каждый со своей стороны, они искали новые темы для обсуждения, но в конце концов сдались. Отныне они проводят вместе день за днем, не произнося ни слова.

И все же время от времени одного из них посещает вдохновение, он находит, что может сказать такое, чего еще ни тот, ни другой не говорил, несмотря на шестьдесят лет совместной жизни и оживленных разговоров, и тогда они до самого вечера пережевывают этот обрывок фразы.

Сегодня утром, например, при первых лучах солнца, уже сидя рядом с ним у окна, она сказала: — Так грустно целыми днями смотреть на грабы. И теперь, когда луна не спеша поднимается над огромными деревьями, Краб в знак согласия качает головой: да, это так грустно. И как раз тут в комнату, чтобы закрыть ставни, входит сиделка.

Позже эта же сиделка заходит в комнату, чтобы открыть ставни и подкатить оба кресла к окну.

* * *

Внезапно осознав, что мир был создан для девушек двадцати с половиной лет от роду, для них, вокруг них задуман и обустроен; что любое начинание в этом мире в конечном счете направлено на то, чтобы удовлетворить девушек двадцати с половиной лет от роду, даже направлено на то, чтобы только их и удовлетворить; что единственным смыслом существования огромной и сложной системы мироздания является удовольствие, блеск, пение девушек двадцати с половиной лет от роду; что все задействованные при малейшем усилии силы ведут к дальнейшему росту и без того уже чрезмерных возможностей девушек двадцати с половиной лет от роду, Краб собирает все подручные средства, разрывает договора, удаляется от дел и подает заявление об отставке.

________________

— Всё что вы пишете, — ерунда, бросаете слова на ветер, — говорят Крабу, и вид при этом имеют весьма искренний.

(Ветер, вспомним, который волнует склоны гор и гонит по морю волны, заставляет плясать в ночи языки пламени, разносчик пыльцы, тучегон, великий смутьян, правая половина осени, третья нога в юбке, винтовой полет бабочки, душа музыки.)

Краб не может смириться с подобными словами. Он-то знает свои границы. Границы как своих возможностей, так и гордости. Столь непомерные комплименты в конечном счете ранят его сильнее, нежели пренебрежение или оскорбление.

(Трудно угодить его тщеславию; удовлетворившись же, оно не может сдержать отвращения.)

* * *

Так и защищается уложивший Краба наповал полицейский: — Этот тип сунул руку в карман. Я подумал, что он полез за карандашом.

* * *

Краб охотно признает, что обделен высшей мудростью. И даже первым об этом заявляет. Услышав, как он говорит об этом, все громко возмущаются, протестуют: раз вы это признаете, значит вы ее не лишены. Столько людей, чья глупость совершенно очевидна, считает себя мудрецами! Напротив, трезвость вашего ума вскрывает проницательность, а то и прозорливость, истинную высоту духа, вы, сударь, по правде говоря, поразительно мудры. Краб отлично знал, разыгрывая смирение, что этими льстивыми заключениями все и кончится. Краб знал об этом, ибо он — кто угодно, но уж никак не идиот.

К тому же Краб убежден, что у него за спиной все говорят о нем только хорошее. Ну кого же еще и хвалить, как не его. Все дружно находят его самым обворожительным, самым утонченным, самым милым из знакомых. В один голос превозносят его умение держаться. Обожают его простоту, величие души, тонкость чувств. Так сожалеют, когда он уходит, стоит ему удалиться, как подымается хвалебный хор. Впрочем, если он неожиданно вернется, все пересуды тут же смолкают — надо щадить его скромность.