Краба видная туманность - [22]

* * *

Прилуниться, примарситься, привенериться, приюпитериться, примеркуриться, присатурниться, приураниться, принептуниться, приплутониться — в Центре авиационных и космических исследований Краб занимает единственный пост терминолога, и это — плоды его работы. Он разрабатывает словарь освоения космоса.

Никому не придет в голову насаждать здесь атмосферу соревнования и конкуренции, это не приведет ни к чему хорошему, не идет речи и о том, чтобы измерять заслуги каждого мелочным аршином эффективности, но результаты все же говорят сами за себя, и невооруженным глазом видно, что работа Краба продвигается гораздо быстрее, чем у его коллег — инженеров и космонавтов. По правде говоря, Краб давно ее уже закончил — подлунье, подмарсье, подвенерье, подъюпитерье, подмеркурье, подсатурнье, подуранье, поднептунье, подплутонье: этот последний список подводит черту под его незаменимым лексиконом.

Но, увы, постоянные накладки, медлительность и некомпетентность технических коллег Краба вынуждают без конца откладывать отправление этой столь много обещающей экспедиции.

41

Лезвие впивается в горло, вновь выныривает под подбородком, осторожно облегает неровную поверхность челюсти, отказывает в поцелуе лицемерным губам, проскальзывает под носом, легко, как по маслу, входит в щеку, встречает и быстро огибает скулу, поднимая перед собой голубоватую, пенистую, смешанную с тонкими, короткими волосинками волну, которая выносит на берег фиолетовую, слегка ущербную ушную раковину; затем лезвие вновь впивается Крабу в горло, и на сей раз из своей берлоги показывается кровь, раненый герой подбирает упавшее на землю оружие и возобновляет мучительную процедуру; пальцы левой руки впиваются в кожу лица, стремясь ее поднатянуть, и, несмотря на стекающую по шее кровь, он еще находит в себе силы углубиться в эти временные скосы — хрупкие мостки поддерживают воздушный бег, потом поддаются, когда он касается противоположного берега: отступать больше некуда, итак, он продолжает, зажав в кулаке свое оружие, проникает все глубже в подлесок бороды, вплоть до самого уха, еще одного; не обратив на него никакого внимания, он тут же без колебаний погружается в густую шевелюру и начисто обкарнывает череп, который служит ему столь ненадежным укрытием, потом продолжает без надрыва свой прорыв, на бреющем полете подстригает ковер у себя под ногами — к чему останавливаться, когда все идет так хорошо? Краб выходит из дому с бритвой в руке. Это утро не похоже на другие, еще замутненные вчерашними сумерками, оно исполнено обещаний, начинается новый день.

* * *

Глаза Краба — большие пальцы скульптора, и все им подходит, все — гончарная глина: мир меняется там, где они останавливаются, остановятся они на вас — и изменитесь вы. Сначала ряд коротких, настойчивых взглядов, чтобы начерно обработать материал, каким бы тот ни был, он не может быть слишком твердым или неподатливым, в данном случае все они стоят друг друга и легко поддаются формовке. Речь идет о том, чтобы предложить новое видение вещей. Глаза Краба осуществляют необходимые модификации, его взгляд становится то пронзительным, то обволакивающим в зависимости от материала, с которым работает: ваяет носорога, переделывает гиппопотама. Он обшаривает, он углубляет сумрачные просторы моря — ему вы обязаны всеми замеченными между волн конями. Им вырезаны силуэты из облаков, которые меняют свое выражение по воле его вдохновения и распадаются, стоит ему от них отвернуться. Но преображается также и город, углы как один пропадают, закругляются, поверхности сглажены, плоскости опрокинуты, объемы сплющены, линии смягчены, торжествует возврат к горизонтали; потом взгляд Краба останавливается на прохожих, осторожно ретуширует лица — проявив излишнюю настойчивость, он рисковал бы сломать носовую перегородку, оторвать ухо или выколоть глаз, как это, увы, уже и случалось, — он подчеркивает отдельные черты, облагораживает овалы голов, очищая их от гризайли волос и перенося на лучезарный фон, он худит и удлиняет тела, вытапливает лишний жир, соединявший их в сиамскую толпу, возвращая каждому силуэту его шаткое одиночество, расстояния быстро заглубляются в холод, а он — та сторона ничто, которую несмотря ни на что все же воспринимают наши чувства; Краб и сам дрожит с головы до ног, все грозит распасться, он закрывает глаза как раз вовремя, чтобы этого не допустить.

* * *

Сколько раз придется сложить небо, чтобы оно уместилось в кармане? Краб готов к отбытию. Он сложил чемоданы, коробки, сундуки. Он переезжает, а это вовсе не шутка. Это также и повод избавиться от ненужных вещей — старья, не только воспоминаниями не являющегося, но и к воспоминаниям не относящегося, — вновь ставших теми уродливыми и тупыми безделушками, каковыми они и были когда-то в лавчонке для туристов, где захожая волшебница, прежде чем необъяснимым образом исчезнуть, превратила их в исполненные ностальгии плюшевые игрушки. Всего Краб не заберет, это невозможно. Неизбежен суровый отбор. Но вот, например, небо; он не может бросить небо на произвол судьбы.

Ну ладно, небо сложено — в какой карман его положить? Новая проблема. В карман брюк, как носовой платок? А что тогда делать с носовым платком? В другом кармане уже полно песка: точно так же Краб не смог оставить за собой и пустыню. Внутренний карман куртки — дырявый — содержит бездны и пучины, без которых не бывает гор и которые ему наверняка понадобятся, он себя знает. В конце концов он засовывает небо в нагрудный карман, прямо на сердце, словно оригинальный платок, но без малейшего позерства — впрочем, небесная синева плохо сочетается с темно-серой курткой, как не сочеталось и единственное платье Марии с блузой плотника в корзине грязного белья.