Козьма Прутков - [6]

И всех спасшихся от потопа при Ное,

               Музыкального Бетговена,

               И таможенного Овена,

               Александра Михайловича Гедеонова,

Всех членов старшего и младшего дома Бурбонова,

И супруга Берийского неизвестного, оного,

               Камер-юнкера Загряжского,

               Уездного заседателя города Ряжского,

И отцов наших, держащихся вина фряжского,

               Славного лирика Ломоносова,

               Московского статистика Андросова

И Петра Андреевича, князя Вяземского курносого,

               Оленина Стереотипа

И Вигеля, Филиппова сына Филиппа,

Бывшего камергера Приклонского,

<Пушкин:>

Г[осподина] Шафонского,

Карманный грош кн[язя| Гр[игория] Волконского,

А уж Александра Македонского,

Этого не обойдешь, не объедешь; надо

Помянуть… покойника Винценгероде,

Саксонского министра Люцероде,

Графиню вице-канцлершу Нессельроде,

Покойного скрыпача Роде,

Хвостова в анакреонтическом роде.

Уж как ты хочешь, надо помянуть

Графа нашего приятеля Велегорского

(Что не любит вина горского),

А по-нашему Велеурского,

Покойного пресвитера Самбурского,

Дершау, полицмейстера С.-Петербургского,

Почтмейстера города Васильсурского.

Надо помянуть — парикмахера Эме,

               Ресторатора Дюме,

Ланского, что губернатором в Костроме,

Доктора Шулера, умершего в чуме,

               И полковника Бартоломе.

Повара али историографа Миллера,

Немецкого поэта Шиллера

И Пинети, славного ташеншпиллера[33].

Надобно помянуть (особенно тебе) Арндта,

Да англичанина Warnta,

< Вяземский:>

Известного механика Мокдуано,

Москетти, московского сопрано,

И всех тех, которые напиваются рано;

Натуралиста Кювье

И суконных фабрикантов города Лувье,

Французского языка учителя Жиля,

Отставного английского министра Пиля

И живописца-аматера[34] Киля.

Надобно помянуть:

Жуковского балладника

И Марса, питерского помадника.

Надо помянуть

   господ: Чулкова,

               Носкова,

               Башмакова,

               Сапожкова,

Да при них и генерала Пяткина

И князя Ростовского-Касаткина[35].

Генетически неёловско-мятлевская линия предопределила появление поэзии Козьмы Пруткова. Признано, что «с одной стороны в последней наличествует значительная струя пародичности, впрочем, мало ощутимой в наши дни, когда пародируемые образцы утратили актуальное значение; с другой, преднамеренная алогичность, а порой и абсурдность…»[36].

По мнению историков литературы, клубно-салонная поэзия, которую так ярко представляли Неёлов и Мятлев, в царствование Николая I постепенно превращается «в светскую забаву для приискания смешных иррациональностей» с тем, чтобы «разбивать построения логической мысли неожиданными противоречиями ей»[37]. Интересно, однако, что «светская забава» увлекала такие умы, как А. С. Пушкин, П. А. Вяземский, Ф. И. Тютчев. Все они развивали традицию устной эпиграммы; в своих лучших образцах эта традиция впечатляет и поныне, хотя вкус к эпиграммическому творчеству и сам этот дар, кажется, действительно давно утрачены.

Но неёловско-мятлевским генезисом не исчерпывается формирование литератора Козьмы Пруткова. Появлению на свет такого литературного героя, как Прутков, наделенного конкретными чертами характера и вполне оригинальным творческим лицом, содействовало еще одно явление, к которому мы сейчас и переходим.

Граф Дмитрий Хвостов

Есть писатели, пишущие мало. Есть плодовитые. А есть писучие. Своим необузданным рифмотворством Дмитрий Иванович Хвостов еще при жизни (1757–1835) прибавил к графскому титулу устойчивую репутацию графомана. Страсть к сочинительству при отсутствии на то каких бы то ни было оснований — вот что такое графомания. Толковый словарь определяет графомана как писателя плодовитого, но бездарного.

Значит, для того чтобы попасть в «чин» графоманов, мало писать обильно. Надо еще писать плохо. Хвостов удовлетворял обоим требованиям. Таким образом, он стал как бы дважды графом: как носитель титула и как неудержимо рифмующий (от греч. «графо» — пишу). Критики стихотворца — его «зоилы» — находили, что количество сочиненного сенатором Хвостовым несоразмерно предлагаемому качеству. Вместе с тем встречались люди, которые искренне или небескорыстно поощряли его литературные дерзания, восхищались им. Сам граф считал себя поэтом от Бога, являя классический пример превратной самооценки, но, будучи человеком благонравным, смотрел снисходительно на козни «зоилов», полагал их бедными завистниками и даже жалел, великодушно приглашая в свой дом отобедать.

Свои лирические излияния пишущий вельможа регулярно предавал гласности в виде сборников и собраний. Важную роль играло здесь честолюбие: престиж поэта в русском обществе того времени был чрезвычайно высок, а значит, и высока была цена поэтической славы. Поэт тогда чувствовал себя неким божественным вестником. Его призвание воплощалось в служении, учительстве, миссионерстве, и потому он считал себя вправе самостоятельно формировать собственную читательскую аудиторию. Автор ревностно заботился о тиражах и переизданиях своих произведений, следил, а по мере возможности и влиял на их распродажу. Никакого отношения к коммерции это не имело.