Козлопеснь - [49]

Ничего бы не произошло, если бы таксиарх не верил сказку об украденных деньгах, как все остальные. А так ему требовался пленник для допроса, и он послал вперед двух человек схватить самосцев. Парень с вывихнутой лодыжкой поразительно быстро оправился и покатился вниз с холма со всей возможной скоростью; но второй, на которого надвигались наши, не мог последовать за ним. Вместо этого, он отпрыгнул у них с дороги и бросился вперед, прямо на меня. Зевсик, почувствовав смертельную опасность, нависшую над его пятью акрами, прыгнул вперед и отчаянно махнул мечом, разнеся плетеный щит и отрубив немного руки. Это была вторая ошибка. Бедный самосец развернулся и ткнул копьем в Зевсика, у которого, разумеется не было щита. Зевсик отшатнулся, запутался в ногах и тяжко рухнул на спину. Самосец занес копье над головой — и я проткнул его.

Я не мог поверить, что сделал это. На другом конце моего копья оказалось человек, который смотрел на меня с таким изумлением, что мне захотелось рассмеяться; затем он осторожно повернул голову и уставился на наконечник, торчащий из его бока. Какое-то мгновение мне казалось, что он собирается меня ударить; потом я понял, что он позабыл все на свете за исключением того невероятного факта, что прямо сквозь него проходит копье. Не думаю, что ему было больно. Он просто никак этого не ожидал.

— Ты, ублюдок, — услышал я свой собственный голос. — Я извиняюсь, честное слово.

Мне показалось, что он сейчас рассмеется, но он внезапно сложился, как будто вдруг заметил, что опоздал на собственную смерть. Своим весом он вырвал копье у меня из рук и его тело осело на землю. Была там и кровь — очень много крови, толчками вытекавшей из-под туники, будто волны на берег — только, в отличие от волн, не возвращавшейся назад. Как-то раз я разбил кувшин с медом и стоял, глядя как он сочится в пыль на полу кладовки, прямо у меня на глазах превращаясь в грязь. Да, крови было будь здоров, и какой же темной она кажется, когда ее много. Для любого, кому пришлось учить Гомера наизусть, одна мучительная строка за другой, это было пленительное зрелище — и да, эта кровь была черной, а не красной, как и говорится в «Илиаде», и убитый, действительно, ударился о землю, как срубленное дерево, и руки его и в самом деле были как распростертые ветви. Кроме того, он выглядел, как споткнувшийся прохожий — у него были короткие черные волосы, длинные тонкие ноги и родинка на шее, и я стоял, не понимаю, чего же он не поднимается.

Затем Зевсик принялся славить меня громовым голосом и благодарить за спасение жизни, клясться в вечной верности как своей, так и детей и внуков — ко мне и моему Дому, навеки веков, и я развернулся и пнул его в голень. И таксиарх спросил: что за чертовщина тут происходит, а Артемидор бормотал, что теперь на нас ополчится весь Самос и о чем я вообще думал, ради богов? И кто-то выдернул из тела копье, отер его о траву и вручил мне, сказав: с этим мы разберемся, после чего шум многократно усилился. Некоторое время все стояли вокруг убитого и спорили, следует ли отнести его в деревню или оставить здесь воронам и коршунам, пока не согласились что достаточно будет бросить пригоршню пыли в качестве похорон, а потом сказать деревенским, где искать его тело, на случай если оно кому-нибудь понадобится.

♦

В общем, в Астипилее мы никаких налогов не собрали. Оттуда мы двинулись в другую деревню — не помню, как она называлась — где с нами попытались проделать точно такой же фокус, только на сей раз они утверждали, что деньги похищены милетскими пиратами, а не местными разбойниками.

Таксиарх выслушал историю, которая была рассказана небесталанно, и удалился в дом старосты. На улице можно было расслышать только глухие звуки ударов и какой-то писк, но когда они вышли наружу, староста тер уши, а таксиарх ухмылялся. В итоге мы получили пять мин, что было на три мины меньше, чем следовало, но больше серебра найти не удалось.

После этого и до конца нашего тура по Самосу сопротивление приняло иной оттенок. Вместо показного гостеприимста и жилистой, но вполне терпимой козлятины в каждой деревне нас стали встречать градом камней и черепков и запертыми дверями. Было очевидно, что самосцы нас ждут, поскольку когда мы вламывались в дома, то не обнаруживали ничего ценного. Таксиарх (который быстро рос над собой), понял, что держать наши перемещения в тайне нет никакой возможности, и выработал другую тактику, поумнее.

В следующей же деревне он послал нас изловить старосту, которого мы нашли под перевернутой бочкой из-под ячменя у него в доме, и посадил этого господина на камень на рыночной площади. Он объяснил ему медленно и громко, что по горло сыт скитаниями по богами забытому острову в поисках серебра, определенно заколдованного; что он собирается остановиться здесь, в этой самой деревне, и не уходить до самого дня отплытия, питаясь и выпивая за ее счет; так же поступят все его люди. Чтобы скоротать время, добавил он, они займутся постройкой небольшого храма в честь нашего пребывания здесь. Как только он будет закончен, продолжал он, он лично посвятит храм Удаче Милета, в память малоизвестного милетского героя, который погиб здесь при разорении этой деревни неким милетским царевичем десять или около того поколений тому назад. Будучи, однако, человеком не тщеславным, он не станет называть себя основателем храма; вместо этого он прикажет вырезать на камнях названия всех деревень, которые мы посетили, и пошлет гонца в главные самосские города с приглашением всем благочестивым островитянам придти сюда и принести жертвы. Он некоторое время постоял в тишине, будто бы договорив; затем повернулся и добавил извиняющимся тоном, что если каким-то чудом сюда вдруг потекут налоги со всех окрестных селений, то он будет так занят подсчетами и прочим, что у него просто не останется времени на указанное богоугодное деяние, и остров Самос, пожалуй, так и не узнает о религиозном рвении своих сограждан.