Козлопеснь - [45]
Я уставился на нее с открытым ртом. В этот момент я мог бы задушить ее.
— Все, — сказал я. — Утром ты уберешься к своему отцу.
Она посмотрела на меня с такой ненавистью, что кожа у меня на лице начала шелушиться.
— Ты не посмеешь, — сказала она.
— И если ты думаешь, что сможешь получить назад хоть обол из приданого, — продолжал я, — то ты еще глупее, чем я думал, поскольку я знаю закон и...
Она прыгнула на меня. Я закрыл глаза руками. но у нее на уме было другое. Ее язык проник в мой рот, и к тому моменту, когда я понял, что она делает, было слишком поздно сопротивляться, хотя я и старался, как мог. Рот мой наполнился кровью, когда она прокусила мне верхнюю губу, и я почувствовал тошноту.
— Ну вот, — сказала она, скатываясь с меня, — попробуй теперь разведись со мной. — И если рискнешь, я добьюсь того, чтобы каждый комедиограф Афин узнал эту историю во всех подробностях. Впрочем, может быть, я сделаю это в любом случае, потому что меня от тебя тошнит. И еще одно: это был первый и последний раз. Ты просто жалок, ты понимаешь это?
В тот момент я был не в настроении спорить. Я думал: вот так, должно быть, чувствовал себя Агамемнон, когда его собственная жена разнесла ему голову топором, когда он лежал в ванне, и вода в ней приобрела царственный пурпурный цвет. Я чувствовал, что несчастья вьются надо мной, как мухи летом; поймать их невозможно, а они ползают по телу, забираясь в глаза и под тунику. Я переполз на самый край кровати и принялся посасывать прокушенную губу.
Но опять же, произнесла душа моя, что во мне, подумай, сколь удачлив оказался ты, Эвполид из демы Паллена, заполучив в наперсницы псоглавую Комедию. Во всем этом очень скоро обнаружится смешная сторона — может, и не для тебя, но для всех прочих уж точно. Когда они устанут от Геракла с горшком супа, когда история о пленении керкопов будет встречена гробовым молчанием, и даже когда Клеон с его тридцатью талантами не сможет их расшевелить, кто-нибудь скажет: давай, Эвполид, расскажи о своей первой брачной ночи, да не забудь о... Запомни, все, что с тобой творится, может повредить только твоему телу, но ум твой — это ум комедиографа, и все смехотворное, уродливое или абсурдное для него дороже чеканного серебра. Соберись, закричала душа моя, что во мне, время снять маску Агамемнона и надеть маску Вестника.
— Ну, скажи же что-нибудь, — произнесла Федра. — Или ты еще и бесчувственный?
Я улыбнулся, лег назад на подушку и закрыл глаза.
— Увы, дражайшая жена, — сказал я, обращаясь больше к себе самому, чем к ней. — Боюсь, что все неладно в этом доме. И катись в преисподнюю.
ВОСЕМЬ
Большую часть первого дня после отплытия из Пирея я мирно проспал; однако затем я почувствовал ужасную тошноту. Далеко не все афиняне чувствуют себя на корабле лучше, чем на суше, как бы наши комедии не пытались убедить вас в обратном, да и мысль о том, что я направляюсь в не самую дружественную часть Афинской империи, нисколько не облегчала моих мучений.
Чтобы добраться от Афин до Самоса на корабле, требуется пересечь куда как много открытой воды; сперва от Эвбеи до островов Андрос и Тенос, затем напрямую до Икарии (где нас забросали камнями, когда мы сошли на берег набрать воды), а уж затем и к Самосу, который безусловно является самым безотрадным местом из всех, какие мне довелось повидать.
Действительно, некоторые его области примечательно богаты и плодородны — в гораздо большей степени, чем все, чем мы располагаем в Аттике — а большая часть всего остального чрезвычайно хороша для винограда. Но щедрость Зевса ни в коей мере не коснулась населяющих его людей, питающих самые недобрые чувства ко всему остальному миру в целом и к Афинам — в частности. Ключ к понимаю Самоса лежит в ненависти островитян к своим соседям-милетцам, корни которой скрываются за началом времен. Вам, может быть, кажется, что вы ненавидите соседа (это, в конце концов, в человеческой натуре), но иногда ваши мысли все-таки отвлекаются на какие-то другие материи: поразит ли снова грибок ваш виноград и собирается ли персидский царь вторгнутся в Бактрию? С самосцами и милетцами все не так. Именно страх перед милетцами, а вовсе не перед персами, заставил самосцев присоединиться к Афинскому союзу, а когда мы встали на сторону милетцев в какой-то мелкой заварушке в начале войны, они откололись от империи и отправили послов в Спарту. В результате Периклу пришлось лично разбираться с ними, что потребовало долгой и кровавой осады. С тех пор мы им совершенно не симпатичны; к счастью, их отвлекают милетцы. Мне рассказывали, что самосское представление о хорошем времяпровождении — это пригласить друзей и соседей, откупорить амофору-другую вина (кстати, самосское вино напоминает вкусом дубильную жидкость) и метать ножи в шерстяной плащ, поскольку шерсть является основной статьей милетского экспорта.
Наша задача на Самосе заключалась в сборе налогов, и никто не мог сказать, насколько она окажется простой или сложной. Если верить нашему таксиарху, это все равно что собирать яблоки с невысокого дерева; все самосцы, как на подбор, жирные, потому что едят слишком много овечьего сыра, а поскольку их олигархи и демократы беспрерывно грызутся по поводу последнего плана внезапного нападения на Милет, и те и другие только рады предать соперника, открыть ворота города и перерезать горло своему главнокомандующему во сне. С другой стороны, те немногие, кто уже бывал на Самосе с Периклом, рассказывали совершенно другие истории. По их словам, непрекращающаяся война с Милетом сделала этих людей неподатливыми, как кожаный щит, и стоит им укрыться за городскими стенами, ничто не выгонит их наружу, кроме голодной смерти. Кроме того, самосцы очень хороши в обороне укрепленных поселков и городов (опять-таки из-за милетцев) и отличаются неприятной привычкой лить расплавленный свинец на голову каждого, кто подойдет достаточно близко к стенам. Свинца у самосцев просто-таки прорва, добавляли ветераны, они получают его от карийцев в обмен на оливковый жмых и раскрашенную керамику.
