Козлиная песнь - [58]

Что такое, ты хочешь пописать? Осторожно, осторожно, сиди, как сидишь, на коленях, сейчас принесу твое ведерко из-под майонеза. Вот так, еще секунду, дай расстегну ширинку. Ноги чуть-чуть пошире. Одной рукой буду держать ведерко, другой направлять струю, так что у тебя руки останутся свободны, чтобы удерживать равновесие. Почему ты охаешь, тебе больно писать?

Я должна спешить, времени осталось мало.

* * *

Оказавшись снова в родительском доме, я уже через полдня стала мечтать о том, чтобы из него уехать. Мама с папой очень старались, но я сама слишком изменилась. Я и раньше не очень-то их слушалась, а сейчас вообще не могла вынести никакого родительского авторитета. Они невольно продолжали обращаться со мной, как с тем ребенком, которым я раньше была. После первой стычки — они уверяли, что от нас плохо пахнет, — мы с тобой вместе сбежали на наше озеро, но и там все оказалось совсем не так, как пять лет назад. Не в том смысле, что озеро изменилось, наверное, оно осталось таким же, но я смотрела на него другими глазами. К моему разочарованию, я могла воспринимать его как нечто красивое только с большого расстояния, когда видела в нем «пейзаж» с акварельно-голубым небом, резкими штрихами тростника и темно-зелеными мазками осоки у воды. Но отдельные элементы я могла вынести с трудом, а их детали и того хуже. Мы еще не дошли до тропы, ведущей к нашей ямке, как увидели на земле дохлого кролика с явными признаками миксоматозы; не наклоняясь к нему, я увидела, что один глаз ему выклевала птица. Когда же я все-таки наклонилась и протянула к нему руку, то обнаружила, что во втором глазу копошатся мушиные личинки, не говоря уже о том, что со всех сторон сюда стекались целые колонны муравьев.

Дубовая поросль рядом с нашей ямкой, раньше служившая нам ширмой от любопытных взглядов, теперь оказалась вся, до последнего листочка, попорчена гусеницами. Одна из них раскачивалась прямо у меня перед носом на паутинке, свисающей с хоботка какого-то насекомого, которое тут же на ветке спаривалось со вторым таким же. Вот-вот прилетит птица, чтобы склевать эту любовную парочку. Наверное, мне нужно научиться смотреть на вещи с большего расстояния, чтобы ими наслаждаться?

Прежде чем лечь в нашу ямку, ты с осуждением показал пальцем на телевышку у горизонта. По пути в Голландию ты жаловался, что у нас во всей стране не найдешь такого места, откуда открывался бы вид без признаков человеческой жизнедеятельности. Такой вид возможен лишь при условии сокращения дальности зрения, если мы изолируем кусочек природы от его окружения и сядем прямо посередине.

Я на тебя разозлилась:

— Только эта башня меня здесь и интересует.

У моего отца был знакомый, открывший в столице посредническую контору по вселению студентов в пустующие дома с целью их охраны. Дом мог пустовать два месяца или полгода, но рано или поздно неизбежно объявлялся покупатель, и тогда студента выселяли, после чего он мог перебраться в другое освободившееся здание. Поскольку такое жилье было абсолютно бесплатным, даже светом и водой можно было пользоваться даром, такая кочевая жизнь в столице показалась мне очень подходящей и я прыгала от счастья, когда мы через неделю-другую получили сообщение, что бюро нуждается в наших услугах. К этому времени как раз освободился какой-то дом на канале.

— До чего грязный город, — сказал ты, когда мы первый раз катились на велосипедах по центру, проделав недолгий путь от вокзала, который мне показался триумфальным въездом, так я радовалась нашей новой жизни. Я весело ответила, что никакой грязи не вижу, что люди здесь, во всяком случае, куда цивилизованнее, чем в деревне, что многие из них имеют высшее образование и вершат важные дела, что здесь можно заниматься всем на свете. Ты обиженно спросил, неужели я не вижу эти плевки на земле, эти обрывки бумаги и полиэтилена, эти широкие оранжево-коричневые или зелено-коричневые склизкие полосы там, где люди вступили в собачьи какашки, эти развалившиеся картонные коробки, откуда что-то выклевывали голуби, всю эту грязную накипь.

— Ну да, сегодня же воскресенье, ответила я извиняющим тоном, — мусорщики сегодня не работают.

Нам велели прибыть в столицу в воскресенье утром, потому что в это время кракеры — люди, поселяющиеся в пустых домах без разрешения владельца, — еще спят, так что не они, а мы первыми займем дом, из которого накануне ночью выехали жильцы. Однако на следующий день мне пришлось признать, что чистоты не прибавилось, и через три дня тоже: столица всегда была одинаково грязной. Казалось, что люди тонут в собственных отбросах, что загрязнение происходит быстрее, чем уборка, что мусор — это разрастающаяся плесень, которую уже ничем не остановишь.

Изобилие мусора было первым, что меня смутило в столичной жизни, но об этом недостатке я скоро забыла, потому что мы с тобой решили извлекать из него выгоду. Началось с двуспального матраса, который ты с гордостью приволок с улицы в наш пустой дом на канале. Мы тщательно выколотили обновку, прежде чем лечь на нее спать. Потом у нас появился комплект стульев — кто-то выставил их почти у нашей двери, так что далеко нести их не пришлось. И еще мы соорудили себе большой стол из старой школьной доски, поцарапанной в нижней части. Кастрюли, тарелки, стаканы — все это мы нашли не сразу, и все это было не самым новым, но если запастись терпением и подольше поколесить туда-сюда на велосипеде, то на улице можно найти все, что требуется для домашнего хозяйства. Мы решили обходиться только подобранными предметами, потому что боялись чересчур привязываться к тому дому, в котором поселились, ведь нам скоро придется его покинуть. Я подписала договор, где было сказано, что мы не имеем права вбивать гвозди в стены, что бы то ни было красить или как-нибудь еще менять.