Фатыме-апа это невдомёк, молодая она ещё. Увидит носовой платок и улыбнётся. Должно быть, думает:
«Наша взяла! Вот и у нас в классе дети культурные, как в Москве!»
Но, может, потому она добрее стала, что вести с войны приходят не такие страшные, как осенью? Врагов от Москвы наши воины отогнали. Ленинград выстоял, фашистам не сдался. А партизаны белорусские? Дают они жару врагам!
Молодец учительница! Как придёт в класс, всегда сначала про войну расскажет, газету вслух почитает, и уж потом берётся за письмо, за арифметику. Тут носовые платки тоже в дело идут, особенно у девочек — не получается задача, вот и плачут культурно, в платочек.
Но к концу уроков и девочки смотрят бодрей, и, хотите верьте, хотите нет, само солнышко тоже светит веселее, греет горячей. И мелькают за окном по снегу солнечные блики, будто белые носовые платки, — то спрячутся, то вновь поманят. И длинные, и короткие носы этой игре света радуются: февраль кончается, зима с весной встречается.
Но встреча эта не очень-то добрая, война у зимы с весной идёт. То холодный ветер дует, то тёплый, а когда два ветра дерутся, поднимается метель, начинается буран.
Глядите, столбы дыма будто пополам сломились — это ветер сломал их. Воробьи, словно тёмные комочки нечёсаной шерсти, туда-сюда мечутся, за место под застрехами дерутся.
Поднялась с сугроба ворона, махая крыльями, словно чёрными флагами, полетела низко-низко по деревне:
«Кар-карр, печи гасите, водой заливайте, не то будет пожар-жарр… Кар-карр!»
Чья изба стоит впереди? Миргасимова. Вот и достаётся этой избе больше всех снега, больше всех ветра — она собой всю деревню прикрыла.
Далеко-далеко в ярко-синем небе, словно белые овцы, столпились тучи… Тонкой простынёй поднимается снег с земли. Эти снежные простыни то мнутся, то вздуваются, превращаются в снежные подушки и сугробами приваливаются к плетням и заборам.
Фаим вынул из своей сумки носовой платок, взял его за один угол и поднял руку, чтобы посмотреть, в какую сторону ветер дует. А ветер как рванёт этот платок! И закружил, и завертел, и неведомо куда понёс.
То-то смеху было! И слаще всех кто смеялся? Фаим! Ведь у него смеющиеся зубы, а старик Саран никогда вволю посмеяться Фаиму не даёт: «Грех, грех».
«Да, но если ветер выхватил платок, это уже не грех — это аллах так захотел», — скажет Фаим своему дяде.
А ветер дует всё сильнее, свирепей! Кажется, будто Фаимов носовой платок вырос, разорвался и клочьями разлетелся по всему небу, хлопьями завалил землю.
— Буран, буран идёт!
— Шакире, Асия, скорее домой! — приказал Зианша-абый.
Шакире сразу послушалась, но Асия заупрямилась:
— В Москве никто не бежит, когда снег идёт.
И внезапно сникла, смолкла. Она вдруг увидела Чистые пруды зимой в Москве и себя на льду, как скользит, раскинув руки, а снежинки одна другой крупнее ложатся на ладони, на плечи. Рядом, чуть впереди, скользит папа, нарочно замедляя шаг. Он тоже весь осыпан снегом, только коньки блестят.
«Ах вы, снеговики мои!» — говорит мама и, обгоняя их, бежит в раздевалку. Ей идти на работу в детскую поликлинику, что напротив Чистых прудов, рядом с белым каменным домом, где по стенам — крылатые каменные звери и зубастые птицы. А заведующую поликлиникой зовут Мина Яковлевна…
— Никто не боится снега в Москве! — топнула ногой Асия. — Никто!
— Такой снегопад, как у нас, даже в Москве не бывает, — пошутил Зианша и добавил уже всерьёз: — Хорошо, когда снегу много. Снега не будет — хлеба не будет. Пропадут озимые, плохо взойдут яровые.
«Может быть, надо спросить, что такое «озимые», что значит слово «яровые»? Все деревенские знают… А я не хочу и не буду, не буду спрашивать!»
Смахнула слезу носовым платком и побежала.
Ветер хлестал, сбивал с ног.
Зианша собрал малышей в цепочку, сам шагает впереди, Фарагат позади.
— Цепляйся за Фарагата, Асия!
И Асия — что поделаешь? — прицепилась. Так цепочкой и побежали по улице, оставляя постепенно по одному человеку. Каждого у его дома.
Ветер хлещет, снег слепит глаза, даже собак не видно, не слышно. И всё же чей-то басистый лай вдруг прорывается сквозь вой пурги. Это голос Чулпана! Выскочил он из своей конуры и кинулся искать Асию.
Нашёл и радуется:
«Гав, гав! Держись, Асия, за ошейник — и не заблудишься».
На служебную собаку Чулпан так и не выучился, слишком много у него учителей. Но другом стал настоящим:
«Гав, гав! Шагай смелей, никогда я тебя, Асия, не покину».
