Козел в огороде - [29]

Так продолжалось долго, без возможности лично с ним побеседовать для благоприятного результата, до 18 июля сего года, когда, сев в поезд с побывки у тетушки в Конотопе, я направилась по месту своего постоянного жительства в Киев. Войдя в вагон, я сюрпризом встретила умершего Козлинского и миролюбиво высказала ему свое материнское возмущение его антиотцовскому отношению к невинному младенцу, которого держала на руках. Но сей Козлинский отнюдь мною не был убежден, а напротив, даже горячился и просил его оставить в покое. Я, конечно, со своей стороны настаивала. Тогда Козлинский перешел в другой вагон. Желая раз навсегда покончить с больным вопросом, я через некоторое время, накормив сына грудью, пошла за ним и здесь, конечно, не сдержавшись, высказалась вполне…»

Как могла высказаться гражданка Волчикова, вы можете сами судить из описанной нами сцены с Табарко,— продолжали умники свой рассказ,— лично Марья Павловна в этом месте своих показаний ограничивалась общими замечаниями. Из ее слов получалось такое впечатление, что Козлинский совершенно напрасно от нее бегал из вагона в вагон, что вовсе никакого скандала она не устраивала, а просто беседовала в сердцах. Но Козлинский, очевидно, обладал панической натурой, потому что и на сей раз, застигнутый врасплох, по словам Волчиковой, опять бросился от нее наутек. Имея на руках ребенка, Марья Павловна догнать Алексея Ивановича была не в силах. Добежав до последнего вагона (побежка их производилась в обратную сторону хода поезда), она нигде Козлинского не встретила. Очень огорченная этим обстоятельством, Волчикова решила, что Алексей Иванович где-нибудь от нее спрятался, и задалась целью его выследить. При каждой остановке до Киева она оглядывала сходящих с поезда, причем взяла себе в помощь чуть ли не всех пассажиров, которые, по ее уверениям, ознакомившись с ее злосчастной судьбой, приняли в ней самое горячее участие. Но и до Киева, и в самом Киеве Козлинского обнаружить не удалось. Однако препятствия только лишь подзадоривали дамочку. Желая досадить Алексею Ивановичу — по ее признанию,— она отправилась в Киев к нему на квартиру и вызвала к себе его жену.

— Как жену? Какую жену? Что еще за жену? — взвизгнули простачки.

— Жену Алексея Ивановича — Любовь Васильевну Козлинскую,— хладнокровно пояснили умники.

— Да сколько же у него жен было, у этого вашего оборотня?

— Не считали, признаться. Полагаем только, что Любовь Васильевна была первой зарегистрированной его супругой. Но суть не в этом. Марья Павловна с Любовью Васильевной до этого ни разу не встречались, хотя о существовании друг друга были осведомлены. Волчикова назвалась вымышленной фамилией и без околичностей заявила Козлинской, что она пришла сообщить ей по чувству женской солидарности о том, что Алексей Иванович ее гнусно обманывает с другой. А в доказательство своего утверждения добавила:

«Алексей Иванович должен был приехать домой сегодня, не так ли? Ну, так вы его не ждите, потому что он на моих глазах с какой-то недурненькой особой слез, не доезжая Киева, на какой-то станции. Вот только названия станции я не успела заметить — поезд слишком быстро отошел».

Тут, само собою разумеется, Любовь Васильевна в слезы и выносит, по невинности своей, Марье Павловне телеграмму.

«Вот,— говорит,— смотрите, милая, какой же он подлец, как он меня обманывает. Только что от него получила, читайте».

А в телеграмме черным по белому: «Несчастный случай вышли немедленно двадцать телеграфом» — и далее название нашего города.

«И вы ему, анафеме, выслали?» — спрашивает Марья Павловна.

«Конечно, выслала,— отвечает Любовь Васильевна,— сама без копейки осталась. Беспокоилась как…»

«Ну, ничего,— успокаивает ее Волчикова,— теперь зато он у нас не выпутается. И с кем и как — все узнаем до точки».

Здесь Любовь Васильевна опять в слезы, а Марья Павловна ее утешает и клянется, что всю тяготу разведки принимает на себя, а ей рекомендует взять себя в руки и ждать. Козлинская, милейшая, как оказалось впоследствии, женщина, но крайне слабая характером, согласилась на все и даже раздобыла Волчиковой малую толику деньжонок на проездные, упросив только с отъездом немного повременить, потому что если Козлинский, получив деньги, выехал уже, то они разминутся и вся затея пойдет прахом, если же он и завтра не приедет, то тогда обман очевиден и тем больше оснований его накрыть.

Марья Павловна повторила: «Он у нас, подлец, не вывернется» — и, прождав день, а затем, по просьбе Любови Васильевны, еще два дня, на четвертый махнула к нам и очутилась в номерах у Клейнершехета в самый тот час, когда вечер-гала был в полном разгаре. А тут разыгрались события, уже вам известные.

Простачки кивнули головами и погрузились в раздумье над человеческой судьбой, зависящей столь часто от пустячных обстоятельств. Потом молвили сокрушенно:

— Однако как ни верти, а покойничек, не тем будь помянут, все же умел влипать в подозрительные истории. Нельзя отрицать, что заводить при живой жене любовницу, прижить от нее ребенка и отказываться поддержать его существование, а после снова, без ведома жены, жениться на другой и с этой последней тайком развестись — занятия не совсем похвальные…