Козацкому роду нет переводу, или Мамай и Огонь-Молодица - [192]
— По злодеянию и кара, — бросил алхимик.
— Что-то слышал я… да только не понял, за что ж покарал его господь?
— Когда Христа вели, чтобы распять его на кресте, — стал рассказывать Иваненко, — один иерусалимский сапожник, тот самый Агасфер, коего ты в Киеве некогда встретил, ударил сына божьего колодкой или ещё чем-то, когда тот остановился у сапожникова дома — передохнуть от тяжкой ноши, от креста на спине. И сказал Иисус Христос иерусалимскому чеботарю: «Я сегодня опочину, а ты… ты будешь слоняться по свету… без дома, без родного края, не зная любви, с ненавистью к людям и народам… будешь слоняться по свету, покуда я вновь не приду на землю!» Вот он и ходит, Агасфер, слоняется из страны в страну… неприкаянный… и это его бессмертие…
— Оно и вправду страшно.
— Страшно…
— А то, что я не помираю, — заговорил Козак Мамай, — ничего это мне, кроме радости, не приносит. Когда бы мне… вдруг захотелось умереть, я умер бы, да и всё! Но мне, Иван Иваненко, помирать не хочется. Вот я и живу… Живу и живу! Да и жить буду в своём дому вечно, покуда жив мой народ, украинский народ. Пока солнце светит! Бу-ду жить! Ибо козацкому роду нет переводу.
Они помолчали.
Потом алхимик, Иван Иваненко, неугомонная душа, опять завёл своё:
— Всё-таки, выходит, проглотил ты некогда… хоть кусочек философского камня? Скажи, Мамай!
— Неужто ты веришь, друже, в тот ваш великий магистерий?
— Без веры муж учёный что кот печёный, — ухмыльнулся алхимик. — Надо же мне во что-то верить!
— А в бога?
— Пускай бог в меня верит! — кощунственно осклабился алхимик. — Ведь я уже больше его знаю, голубь мой сизый. А учёный человек верит только собственным выдумкам и догадкам. И мне дела нет: земля вокруг солнца ходит, иль солнце — вокруг земли, или ещё как-нибудь иначе, — только бы ходили! Только бы учёные доискивались — так или так, а не то так! Только бы мне раздумывать, искать, доказывать… ибо искание — один путь к истине! А истина, она когда-нибудь придёт… я в это верю, как турчин в месяц! Покуда же…
— А покуда — годится и философский камень? — захохотал Козак Мамай.
— Смейся, смейся! Теплилась бы только вера… — и горестно понурился: — Голова у меня, вишь, поседела, но и доселе не нашёл, чего искал…
— Чего ж ты ищешь, Иваненко?
— Порох.
— Он давно выдуман!
— Не тот! Мне такой надобен, чтоб крепко напугать всех тех, кто к непокрытой нашей хате лезет. Чтоб и духу нашего боялись.
— Они и так боятся. Страшно, говорят, воевать с нами.
— Хочется, чтоб и дорогу забыли. Однако ж нет и нет! А я уже седой…
— И дурной… — обнял его Козак за плечи.
— Да я и сам то чую. Что ни день, проснувшись, вижу, что я — дурень… — и учёный муж поглядел вокруг, на зелёные луга.
Соскучившись в своей уединённой келье без единой души, ибо долгими днями ни с кем, кроме Кумы, своей совы премудрой, Иваненко не беседовал и света белого не видел, сейчас, шлёпая по болотам с Козаком Мамаем, радовался он и пташкам, и цветам, и свежему ветру и никак наговориться не мог… Рассказывал Козаку всякую всячину — и про свои скитания в Неметчине, по берлогам алхимиков, и про забавные бурсацкие похождения, когда ещё учился в Киеве, рассказывал и про Москву, где он провёл своё детство.
Дёрнув себя за ухо, в котором поблёскивала на солнце золотая серьга, Козак Мамай удивлённо спросил:
— Так ты — москаль?
— Москаль, Козаче.
— Почему ж — Иваненко?
— Тут прозвали. Там, вишь, я был — сын Ивáнов.
— Что ж тебя черти так далеко занесли?
— А вот послушай! — и алхимик хотел было начать предолгую повесть своей превратной жизни, как вдруг Мамай обернулся, к чему-то прислушался: там, позади, ему почудилось, будто окликнули его по имени.
— Зовёт кто-то, — шёпотом молвил Козак.
— Кто тут может звать, — отмахнулся алхимик. — Нигде ж ни живой души.
— Постой! — и Козак замер.
— Мамай! — донёсся слабый старческий голос, и Мамай, продираясь сквозь ольшаник, что густо разросся тут, как везде по болотам, увидел под кустом выбившегося из сил цехмистра нищих, деда Копыстку.
— Что это вы здесь, Варфоломей? — крикнул Козак, подбегая к старику.
— Подолянку… украли! — вымолвил Копыстка, едва ворочая языком.
— Кто украл? — спросил Мамай, и огненные круги завертелись перед глазами, хоть и не была ему Подоляночка ни сестрою, ни любимою, никем, а всего лишь дивчиной, которую любили и почитали добрые люди Мирослава, дивчиной, о коей уже и сказки сказывали чуть не по всей Надднепровщине, ибо слава пошла уже кругóм — о её скитаньях по Европе, о бегстве, о храбрости её, об её красе. — Кто украл? — повторил вопрос Мамай, оттого что Копыстка закашлялся и не сразу ответил.
— Монах! — наконец-то мог вымолвить слово старик. — Доминиканец… отец Флориан. Я признал его. Он приезжал когда-то в наш монастырь — поглядеть, как здесь блюдут себя отцы доминиканцы.
— Где ж панночка?
— Потащили… вон туда.
— Сколько их было?
— С доминиканцем… шестеро. — и Варфоломей, уже немалое время бежавший за похитителями следом, попытался было подняться с кочки, чтобы указать путь, но снова свалился под ольховый куст. — Я вот… малость…
— Лежите! — приказал Козак и снова спросил — Пошли куда?
— Вон… чуть виднеется стёжка.
XVII век, колонии Нового Света на берегах Карибского моря. Бывший британский офицер Эдвард Дойли, потеряв должность и смысл жизни, волей судьбы оказывается на борту корабля, принадлежащего пиратской команде. Ему предстоит пройти множество испытаний и встретить новую любовь, прежде чем перед ним встанет выбор: продолжить службу английской короне или навсегда присоединиться к пиратскому братству…
В основе повести — операция по ликвидации банды террористов и саботажников, проведенная в 1921–1922 гг. под руководством председателя областного ЧК А. И. Горбунова на территории только что созданной Удмуртской автономной области. К 70-летию органов ВЧК-КГБ. Для широкого круга читателей.
В начале девятнадцатого столетия Британская империя простиралась от пролива Ла-Манш до просторов Индийского океана. Одним из строителей этой империи, участником всех войн, которые вела в ту пору Англия, был стрелок Шарп. В романе «Тигр стрелка Шарпа» герой участвует в осаде Серингапатама, цитадели, в которой обосновался султан Типу по прозвищу Тигр Майсура. В романе «Триумф стрелка Шарпа» герой столкнется с чудовищным предательством в рядах английских войск и примет участие в битве при Ассайе против неприятеля, имеющего огромный численный перевес. В романе «Крепость стрелка Шарпа» героя заманят в ловушку и продадут индийцам, которые уготовят ему страшную смерть. Много испытаний выпадет на долю бывшего лондонского беспризорника, вступившего в армию, чтобы спастись от петли палача.
События Великой французской революции ошеломили весь мир. Завоевания Наполеона Бонапарта перекроили политическую карту Европы. Потрясения эпохи породили новых героев, наделили их невиданной властью и необыкновенной судьбой. Но сильные мира сего не утратили влечения к прекрасной половине рода человеческого, и имена этих слабых женщин вошли в историю вместе с описаниями побед и поражений их возлюбленных. Почему испанку Терезу Кабаррюс французы называли «наша богоматерь-спасительница»? Каким образом виконтесса Роза де Богарне стала гражданкой Жозефиной Бонапарт? Кем вошла в историю Великобритании прекрасная леди Гамильтон: возлюбленной непобедимого адмирала Нельсона или мощным агентом влияния английского правительства на внешнюю политику королевства обеих Сицилий? Кто стал последней фавориткой французского короля из династии Бурбонов Людовика ХVIII?
Новый приключенческий роман известного московского писателя Александра Андреева «Призрак Збаражского замка, или Тайна Богдана Хмельницкого» рассказывает о необычайных поисках сокровищ великого гетмана, закончившихся невероятными событиями на Украине. Московский историк Максим, приехавший в Киев в поисках оригиналов документов Переяславской Рады, состоявшейся 8 января 1654 года, находит в наполненном призраками и нечистой силой Збаражском замке архив и золото Богдана Хмельницкого. В Самой Верхней Раде в Киеве он предлагает передать найденные документы в совместное владение российского, украинского и белорусского народов, после чего его начинают преследовать люди работающего на Польшу председателя Комитета СВР по национальному наследию, чтобы вырвать из него сведения о сокровищах, а потом убрать как ненужного свидетеля их преступлений. Потрясающая погоня начинается от киевского Крещатика, Андреевского спуска, Лысой Горы и Межигорья.
Мы едим по нескольку раз в день, мы изобретаем новые блюда и совершенствуем способы приготовления старых, мы изучаем кулинарное искусство и пробуем кухню других стран и континентов, но при этом даже не обращаем внимания на то, как тесно история еды связана с историей цивилизации. Кажется, что и нет никакой связи и у еды нет никакой истории. На самом деле история есть – и еще какая! Наша еда эволюционировала, то есть развивалась вместе с нами. Между куском мяса, случайно упавшим в костер в незапамятные времена и современным стриплойном существует огромная разница, и в то же время между ними сквозь века и тысячелетия прослеживается родственная связь.