Ковчег детей, или Невероятная одиссея - [3]

Куда уж хуже! Но весной восемнадцатого года продовольственное положение еще более усугубилось, стало невыносимо трудным! К этому времени белая армия захватила самые хлебные районы.

Перестал поступать хлеб с Украины. А ведь она выращивала до войны более трети всего зерна.

Да простит меня читатель, но в этой книге моими помощниками станут документы, найденные не только в архиве, но и на пожелтевших страницах газет, в домашних альбомах, в дневниках и письмах. Одно из них вы сейчас прочтете. Смысл его тот же — дети и голод.

Я уже привел телеграмму, посланную Лениным в Харьков. Теперь вот письмо, отправленное петроградцем С. Дегтяревым самому Ленину:

6 марта 1918 г.

Товарищу Ленину. Личное.

Обращаюсь к вам не к комиссару, а просто к человеку. Дело вот в чем. Моя жена на улице Жуковского подняла оставленную бедной женщиной девочку с запиской: «Клавдия»:

Девочка очень истощена и больна, и ей только 2 месяца. Поместить ее в приют невозможно, так как ей нужно материнское молоко. Поговорив с женой, мы решили девочку оставить у себя. Жена сейчас кормит нашу родную дочь (ей один год). Но чтобы кормить и Клавдию, она должна и сама больше кушать. Иначе у нее не будет молока для двух малюток.

Я сейчас, к сожалению, без работы, несмотря на то, что по профессии автомобилист-техник. Но работы сейчас нет. То есть, нет средств к существованию. И я решил обратитьсяк вам. Помогите нам материально. Дайте возможность поставить на ноги малютку и сделать из нее честного работника-гражданку.

Я извиняюсь, что затрудняю вас такой просьбой, когда вы и так завалены государственными делами. Но так хочется спасти малютку. Сумму обязуюсь возвратить. Я не прошу благотворительности, а прошу помочь лишь временно. Ведь я найду работу. У меня есть голова и руки. Но сейчас очень тяжело… А если нельзя, то как-нибудь буду тянуться и подниму двух малюток.

Они теперь обе мне родные.

С. Дегтярев.

Петроград, ул. Жуковского, дом 7, кв. 57.

Меня самого воспитали чужие люди. Я сам много видел горя и труда. И хочу эти маленькие создания поднять.

Афишировать себя не буду и надеюсь — письмо останется между нами.

Напрасно ли надеялся С. Дегтярев?.. Почти восемьдесят лет пролежало его письмо в архиве, прежде чем я его обнаружил. Каков был ответ В. Ленина, как сложилась судьба безработного петроградца и двух его малюток — мне не удалось узнать.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ФИНЛЯНДСКИЙ ВОКЗАЛ

ГЛАВА ПЕРВАЯ ВАСИЛЬЕВСКИЙ ОСТРОВ

Попадая в Москву, поневоле теряешься. Людской поток несет тебя по руслам улиц. Иногда втягивает под землю. Снова выталкивает наружу. Ты безволен и беспомощен. Сопротивляться бессмысленно. Не покоришься, не отдашься движению, ритму гонки, и от тебя останется мокрое пятно — еще более безымянная капля в вихре водоворота.

Почему иначе в Ленинграде?

Здесь я обхожу далеко стороной автобусы и такси. Не бросаюсь очертя голову в метро. Колесам предпочитаю ноги. И как лошадь, пущенная сама по себе, неожиданно оказываюсь в полузабытом месте, куда меня водили лет десять назад. Чудо, да и только!

Вот и сейчас не заметил, как ноги вынесли меня на одну из линий Васильевского острова. Да, я перед той самой школой. Это возле нее мы сидели на скамейке с Ксенией Семеновной Амелиной.

— Здесь я училась, — сказала она тогда. — Теперь школа, а раньше была гимназия. Видите, вход неприметный. Зато название у нашего учебного заведения было высокопарным — Казенная гимназия императрицы Марии Федоровны. Но должна сказать, дух высочайшей особы не витал в этих стенах. Мы называли гимназию проще — Мариинской. Так больше нравилось. Ведь в Петрограде находился одноименный Мариинской театр, известный всей Европе.

— А подальше, вон в той стороне, — Ксения Семеновна повернулась назад, — был наш дом, где я жила с мамой, папой, сестрой и братиком. Ах, как же давно это было….

Голос ее задрожал, и она опустила голову.

…Обыкновенный каменный дом на Васильевском острове. У одного окна плотная штора уже отдернута, и солнце беспрепятственно заливает комнату. Освещает оно и девочку-подростка, стоящую перед зеркалом. Это Ксюша Амелина.

Никто еще не проснулся. В том числе и Катя, старшая ее сестра, спящая здесь же. Тихо и за дверью. И хорошо, что спят. Ей не хочется, чтобы кто-то, пусть и самый близкий, потревожил ее.

Две Ксюши. И одна внимательно вглядывается в другую.

— Очень обыкновенное лицо, — приходит уже не в первый раз к заключению девочка, вздыхая при этом. Она не красавица, но и не дурнушка. Вот только нос… Слегка курносый и обидно короткий. Совсем не как у древних римлян, о которых вчера им рассказывала Анна Александровна.

Ксюша берет с кровати простыню и набрасывает наискосок, через плечо. Похоже или нет на тунику? Напоминает ли она гордую патрицианку? Девочка поворачивается боком к зеркалу. Нет, у нее совсем не римский профиль! Противный нос! И веснушки в придачу. Если бы на носу только… А то разбежались во все стороны.

Из соседней комнаты раздается мелодичный бой часов, а вслед за ним и голос мамы:

— Доченьки, вы слышите меня? Пора вставать!

— Мы не спим, мама, — отвечает Ксюша и за сестру. Девочка оборачивается на скрип двери. В маминых руках гребень, она причесывается на ходу. Ксюша прижимается к ее груди. В такие минуты ей вовсе не хочется быть взрослой.