Ковбои и индейцы - [16]

Марион смотрела на него, жуя резинку, выжидательно приподняв брови.

— Ну? — снова спросила она. — Так ты остаешься или уходишь?

— Конечно, — промямлил он. — Я бы остался, ладно? Если ты так хочешь.

Она выдула пузырь, который лопнул, облепив ей губы.

— Да, — улыбнулась она, — можешь остаться.

— Как хочешь. — Он развел руками. — Решай сама.

Мистер Патель сказал, что у нее есть время подумать, но Марион объявила, что обдумывать тут нечего, она остается. Мистер Патель радостно хлопнул в ладоши и просиял:

— Вот настоящая любовь!

— Ага, точно, — подтвердил Эдди, меж тем как Марион покрывала его лицо поцелуями, — только давай пока не будем увлекаться.

Эдди чувствовал себя как отец. Решительным, мужественным, хотя и несколько смущенным. Но все же он испытывал и удовольствие от того, как мистер Патель смотрел на него, а Марион обнимала его, прижималась к нему, целовала в шею.

Ей нужно задержаться здесь на несколько дней, сказала она, повидать кое-кого, сделать необходимые дела. Потом надо съездить домой в Донегол, собрать вещи, поговорить с родителями. Все это займет около недели. У нее была проблема с деньгами, но мистер Патель сказал, что одолжит на дорогу, а долг она постепенно отработает. Марион отказалась: займет у сестры.

— Ну что ж, все довольны? — жизнерадостно спросил мистер Патель.

— Да, — расстегивая воротник, ответил Эдди, — все в восторге.

— Это великий день для ирландцев, — просиял мистер Патель, — как поется в старой песне.

На пороге он обернулся и поднял указательный палец, словно что-то забыл. Ухмыляясь как мальчишка, вытащил из нагрудного кармана маленькую карточку и протянул ее Эдди.

— Моя новая визитка, — сообщил он. — Мне хотелось бы знать ваше мнение. У ирландцев талант на красивые слова. Именно этим славится ваша страна, верно?

— Да, красивыми словами, — ответил Эдди и взял карточку.

Н.-П. ПАТЕЛЬ и С.-Р. СИДДИКВИ

Столярные и слесарные работы

Уважаемые европейцы,

Вам известно, на что способны ковбои,

Посмотрите, на что способны индейцы[8]

Марион уселась на кровать, подтянув колени к подбородку. Посмотрела на прикрепленные к стене буквы и по-детски улыбнулась — долгой, глуповатой, щемяще-невинной улыбкой.

— Здорово, — сказал Эдди и сунул визитку в карман. — Я бы непременно к вам обратился.

Мистер Патель выглядел довольным. Сказал, что подробности они обсудят позже, и вышел из комнаты, тихонько прикрыв за собой дверь. Марион и Эдди слышали, как, быстро шагая по коридору, он насвистывал песенку Элвиса Пресли «Отель, где разбиваются сердца».

— А если б мне понадобился хреновый артист, — сказала Марион, крепко обняв Эдди, — я бы обратилась к тебе, Эдди Вираго.

— Спасибо.

— Да пожалуйста, — ответила она с вызывающим видом.

Эдди вдруг страшно занервничал. Расхаживая по комнате под внимательным взглядом Марион, он отчетливо сознавал, что хочет остаться один, где-нибудь далеко-далеко — подальше от этой странной девчонки и ее молчания.

— Что с тобой такое? — спросила Марион.

Эдди засмеялся:

— Ничего. Просто задумался.

— И о ком же? — поинтересовалась Марион. — Она хорошенькая?

— При чем тут это? — Он помолчал, потом заговорил снова, совсем о другом. Хлопнул в ладоши и бодро спросил: — А что, неплохой вариант, верно?

— Да ну, всего-навсего уборка. Просто я очень рада, что ты здесь. — Она перехватила его взгляд и густо покраснела. — Может, и тебя сумею прибрать, Эдди Вираго, как ты думаешь?

Эдди пожал плечами и отвернулся. В комнате стало как-то холодно. Он попросил у Марион взаймы несколько фунтов — на сигареты. Для этого нужно было разменять десятифунтовую купюру, но она сказала, что не возражает.

Все утро они осматривали город.

Букингемский дворец смахивал на огромный кукольный дом, который какой-нибудь бритоголовый пинком запулил вниз по Малл, — обшарпанный, явно нуждающийся в покраске. О Лестер-сквер тоже ничего интересного домой не напишешь — сплошные британские флаги, закусочные, кричаще-яркие пиццерии и маленькие общественные туалеты, казалось попавшие сюда прямиком из допотопного фантастического сериала «Доктор Икс». Лотки пестрели плохонькими фотографиями звезд панк-рока и мыльных опер, черными пластиковыми полицейскими шлемами и маленькими заводными моделями красных лондонских автобусов.

Когда Марион и Эдди шли через Трафальгарскую площадь, небо потемнело от тучи голубей, скворцов и ворон — дерущихся, галдящих и пачкающих пометом памятники. Перед посольством ЮАР слонялись трое усталого вида парней в черных джинсах, с плакатами на плечах, они собирали пожертвования. Эдди бросил им десять ирландских пенсов.

— Так держать, парни, — сказал он.

В Национальной галерее кишмя кишели американцы: громко болтали, фотографировали друг друга на фоне полотен Леонардо да Винчи, топотали по залам с плюшевыми диванами к сувенирным киоскам как стадо диких зверей или стая увешанной «никонами» саранчи.

Марион все это не понравилось. Она сказала, что Пикассо — полная чепуха, а Эдди, хоть и не был с ней согласен, не сумел внятно изложить свое мнение. Однажды Дженнифер рассказывала ему о Пикассо — в одну из хмельных ночей в баре в Белфилде, когда их роман только-только начался и они еще интересовались мнением друг друга. Но сейчас Эдди никак не мог припомнить, в чем особая крутизна кубизма, и потому сказал: да, Пикассо малость переоценивают, что верно, то верно.