Ковалиная книга. Вспоминая Юрия Коваля - [49]

— Вы художники? — спросил он с сомнением. Не сразу дождался ответа.

— Раз рисуем, логика подсказывает, что да, — сказал Коваль, стараясь тоном дать понять, что ему мешают.

Ответ удовлетворил туземца, он постоял и сказал:

— У меня есть подлинная картина Айвазовского.

Не увидев на наших лицах никакого интереса, продолжал:

— И две картины Шундина, его ученика.

— Мы не знатоки, — сказал я, — и не любители этого жанра.

— Рисуете же! — сказал прохожий.

— Мы урбанисты, — сказал Коваль.

— Может быть, все-таки зайдете? Вон внизу во дворе, вход с торца, квартира 25.

— Хорошо, зайдем, — сказал Коваль, чтобы отвязаться. Прохожий спустился вниз любоваться бесценными картинами.

— К хренам его! — сказал Коваль. — Или, может быть, зайдем?

— Ты что, хочешь по случаю приобрести картину Айвазовского или Шундина, о котором ничего не слыхал?

— Тогда к хренам! Он скорее всего художник-дилетант или шизофреник, а вероятнее, желающий сбыть товар разиням, ничего не понимающим в живописи.

Правда, был еще один вариант: честный советский труженик, обладающий бесценными реликвиями, просто хочет показать их профессионалам. Но Айвазовского мы и в Третьяковке не смотрим. <… >

Мы рисовали фломастерами дома, которые громоздились друг над другом, узкие в талиях и широкие в плечах, как в Болгарии. Некоторые выскакивали на перекресток, вылупив мутные глаза. Голуби целовались на крышах и раздували зобы. Через дорогу переходили независимая кошка и эмансипированные бродячие собаки. Все это мы зарисовали и остались довольны собой и друг другом. Вдвоем рисуется веселее.

— Сейчас время обеда, — сказал Коваль, — пойдем-ка ко мне. Дом творчества вон, на горе виден, и похлебаем супчика. Кроме того, в номере скучает полбутылки «Лимонной».

— Супчик — это неплохо. Мы с Силисом десять дней на сухомятке. Из жидкого употребляем чай, кофе, пепси и водку, которая в Ялте есть в двух магазинах. <… >

Дом творчества имел колонны, а далее возвышался дворец Дундукова-Корсакова в мавританском стиле с зубчатыми стенами и башнями. <… > В номере Коваля были приколоты кнопками штук двадцать этюдов масляной пастелью по цветной бумаге — плод его месячных прогулок по Ялте. Коваль пожаловался, что некоторые этюды почему-то получились темноваты.

— Вообще, я люблю масло, — сказал он.

— Но масляная пастель более удобна. Этюдник таскать не надо. Положишь в папку несколько листов бумаги, пастель в карман, и готово. Чтобы она была яркая, нужно ее не жалеть, а энергичнее втирать, пусть некоторые мелки поломаются. Не рисуй, а пиши так, чтобы черная бумага не просвечивала. Когда пишешь маслом, то ведь щедро и сочно кладешь мазок

— Иначе нельзя, живописи не получится, — сказал Коваль.

— Так и при письме пастелью. Щедрость дает цвет!

— Может быть, ты ее как-то достаешь, но мне за всю жизнь еле-еле одну коробку привезли из ФРГ, как я могу ее не жалеть?

В самом деле, Сикейрос прославился тем, что из насоса накладывал краску, как из тюбика зубной пасты, красочные слои. Краска змеилась, закручивалась, расползалась. Ее было изобилие.

Отсюда богатство цвета. Силен тот, кто о материале и затратах не думает. Богатство голоса. Это не микрофонное пение наших эстрадников. Я склонен думать, что красота — это щедрость, основанная на ощущении, что богатства твои неисчерпаемы. Казалось, что у Шаляпина в запасе еще столько и еще полстолька, когда он брал высокую или низкую ноту.

— Кто-то заикнулся о «Лимонной», которая якобы скучает, — напомнил я.

Бутылка «Лимонной» оказалась в холодильнике вместе с банкой консервированных щупалец кальмара. Мы быстро зачитали смертный приговор этим врагам здоровья, привели его в исполнение и пошли хлебать супчик. Писатели уже пообедали, и мы сидели вдвоем среди колонн столовой. Коваль пошел на кухню, его обаяние сработало, как всегда, безотказно. Добродушная повариха Зина принесла столько пищи, что нам с Силисом хватило бы на неделю. <… >

* * *

Набережная Ялты ограничена двумя гостиницами, и, если смотреть на море, справа «Ореанда» четырехэтажная и слева «Ялта» шестнадцатиэтажная. Обе по проекту архитектора Полянского. <… >

Как-то вечером мы решили показать Ковалю гостиницу «Ялта».

— У меня нет «карты гостя», — сказал Коваль.

— В крайнем случае закажем пропуск <… >

Мы по бокам с поднятыми карточками гостя, Коваль в середине, стали преодолевать швейцарский кордон. Главное, не поколебаться, не оглянуться! Опытный швейцар бросился было за Ковалем: «Ваша карта!», но тот и ухом не повел Швейцар был сбит с толку, подумал, что это непонимающий немец, и отстал. И правда, кто заподозрит в этом высоком, осанистом, с тяжелым подбородком, в черном немецком вельветовом пальто да еще с висящей трубкой русского человека?

Вестибюль был украшен свисающими с потолка рыболовными сетями, на поверку они оказались металлическими. Перед рестораном был мраморный барельеф, изображающий греческих девушек в изящных позах скульптора Клыкова. <… >

Мы набрали закусок, что были в распоряжении экспресс-кафе. После нудного безнадежного стояния у лифтов мы все же пробились и на скоростном лифте через минуту оказались на 15-м этаже. У Силиса в его двойном номере (он платит за оба места, чтобы быть независимым, как польский профсоюз) нас ожидали бутылка «Посольской», рюмки, стаканы, пепси-кола и маленький кипятильник, которым мы в прошлый приезд чуть не сожгли гостиницу «Адалары» в Артеке: Силис забыл его включенным в стакане. Сидеть бы нам: гостиница-то цековская! Вовремя вспомнил, мы вернулись.