Коулун Тонг - [21]

— Живые деньги нам не нужны, — заявил Чеп. — Все долги погашены. С такой фирмой, как «Империал», мы куда богаче.

— В Гонконге?

— Разумеется.

— Чеп, у гуэйло здесь будущего нет, — заявила мать. — Вот почему я говорю: надо брать миллион.

Брать миллион! Чепу вновь показалось уморительным то, что его мать запросто разглагольствует о миллионах — та самая женщина, которая, рискуя попасть под машину, выискивает в урнах трамвайные билеты; отпаривает с конвертов нечетко погашенные марки, чтобы использовать еще раз, да и старые конверты тоже идут в дело; облизывает крышки банок с вареньем, а сами пустые банки служат вместо стаканов; веревочки собирает так же прилежно, как ее покойный муж, от которого она и переняла эту привычку; хранит отмытые дочиста бутылочки от соусов, а свое изношенное фланелевое белье пускает на тряпки — Чепа всю жизнь коробит, что Ван вытирает пыль панталонами его матери. Произнося «миллион», она казалась легковерной дурехой.

Тем паче что люди, которые употребляют слово «гинея», в жизни не имели миллиона чего бы то ни было — даже миллиона пенсов. Слыша из уст матери «миллион», Чеп только отчетливее чувствовал: перед ним простушка Бетти Маллерд из Болхэма, которая до сих пор сгорает со стыда, вспоминая, что после визита угольщика оставила Джорджу записку: «Угол при весли».

— Пораскинь мозгами, — заявила Бетти.

— Мне его афера сразу не понравилась.

— Он все продумал.

— С первого взгляда ясно — дело скользкое.

— Больно уж косо ты на него смотрел.

— Потому что он мерзавец.

— Откуда ты знаешь? Ты его впервые в жизни видел.

Было слишком поздно признаваться, что он видел Хуна не впервые в жизни и что из их беседы, начавшейся по инициативе Монти, ничего хорошего не вышло.

— Изъясняется он как культурный человек, — продолжала мать.

«Вот тоже нашлась судья, — подумал Чеп, — сама из простых, а об аристократическом акценте рассуждает, как настоящий сноб». Однако это было в ее духе и очень по-английски, под стать ее собственноручно связанной кофте, под стать манере невольно присвистывать и прищелкивать вставными челюстями. Над простонародным выговором обычно насмехаются продавщицы: одержимые самоуничижительным снобизмом, они презирают сословие, к которому принадлежат, чтобы хоть в этом приблизиться к напыщенным покупателям своих магазинов.

В таких случаях Чепу вспоминалось, что его отец познакомился со своей будущей женой в Магазине армии и флота на Виктория-стрит. Бетти стояла за прилавком в галантерейном отделе. Ее мать была из почти нищей семьи, а предки по отцовской линии — потомственные «господские слуги». Папаша, заядлый картежник, не вылезал из долгов; Бетти именовала его возвышенно — «джентльменом при джентльменах». Он занимался чисткой серебра — тщательно драил его особой пастой. «Белые перчатки носил». Впрочем, все это было пустое хвастовство. Как-то раз, рыдая, Бетти поведала сыну, как бедняга, доведенный до отчаяния карточными проигрышами, бродил по улицам Южного Лондона, пытаясь набраться решимости и покончить с собой. Однако, так и не наложив на себя руки, он вернулся домой в Болхэм, весь посерев от безысходности, еще острее чувствуя себя неудачником. «Но изъяснялся он как культурный человек». При одном только упоминании о дедовой манере выражаться Чеп вскипал и еле удерживался от искушения перейти на язык кокни.

— Мистер Хун — не чета нашим местным кидай-катайцам.

— Ну и что? Мистер Чак был местный.

— Мистер Чак был джентльмен, — провозгласила мать.

Этого статуса их компаньон-китаец удостоился лишь посмертно.

— И очень щедрый человек, — продолжала она. — Съешь еще овсятку, Чеп.

— Я уже сыт. Кушай, мам, на меня не гляди.

— Я свою меру знаю, — заявила она.

Значит, вопрос закрыт? Но нет. Чепа насторожило, что она перестала толковать о предложении Хуна — значит, еще много чего имеет сказать, но решила выждать: до завтра, до будущей недели, до следующего месяца, до китайской Сдачи. Она хочет «миллион гиней». И ради этих денег всю душу из него вынет. В болтливость она впадает от растерянности; когда же мозг у нее пухнет от множества путаных мыслей, Бетти, полностью утратив мыслительные способности, погружается в загадочное — а иногда даже агрессивное — молчание, словно это Чеп виноват, что у нее голова кругом идет. Чеп почувствовал усталость. Когда он наедине с матерью, она из него все жизненные силы высасывает.

Так закончился еще один вечер: пустые разговоры, «Майло», ванная, сушильный шкаф, постель.

На следующий день, в субботу, мистер Хун пригласил Бетти и Чепа к себе домой, в квартиру в центре Коулуна. Он им хочет кое-что подарить, сообщил он. «Это по пути к вашему зданию».

Чеп отказался наотрез, но мать стала настаивать. «Это же по дороге на фабрику». Чепу все равно нужно было на «Империал» за почтой. «Если уж человек тебе что-то дарит, нельзя швырять ему подарок в лицо».

— Я один съезжу, — заявил Чеп. Он чувствовал, что мать уже проявила чрезмерную уступчивость, и хотел показать мистеру Хуну: его лично предложение о покупке «Империал стичинг» ничуть не впечатляет.

Сколько Чеп себя помнил, местные китайцы никогда никого не приглашали в гости. Жители Гонконга встречались в ресторанах, а свои дома окружали тайной. Почему — потому ли, что твой дом и обстановка слишком много о тебе говорят? Или из-за беспорядка: домочадцы все как один в пижамах, шаркают шлепанцами, истошно орут друг на друга — и тут же шумные соседи, убогий быт?