Котовский - [39]

— Вот, — произнес он. — Тут все, что есть дома, можете проверить.

— Вы не станете меня обманывать. Это было бы рискованно. Ну, а теперь принесите оружие.

— Револьвер?

— Да, хотя бы револьвер.

Киркоров принес револьвер и предупредил:

— Осторожнее, он заряжен.

Впоследствии его спрашивали знакомые:

— Отчего же вы не стреляли?

— Что я — сумасшедший? — возражал Киркоров.

— Облавы! Как можно скорее облавы! — кричал губернатор, узнав об этом происшествии. — Мобилизуйте местное население, оцепляйте лес и делайте облавы!

— Не идут. Мы уже пробовали. Они лучше умрут, чем выдадут Котовского. Точно установлено, что население снабжает его продовольствием, одеждой, даже оружием.

Но как раз оружия-то отряду и не хватало…

Однажды Котовского разыскал человек, пришедший из Пересечина. Это был, по-видимому, мастеровой, руки у него были заскорузлые.

— Уж я бы не успокоился, пока тебя не нашел, — сказал он решительно. — Дело-то у меня, понимаешь, срочное.

— А что такое? Рассказывай.

— Я случайно, можно сказать краешком уха, слышал. Одним словом, есть такое распоряжение: наш исправник едет в эту ночь из Пересечина в Оргеев и везет с собой тридцать ружей. Я как услышал такую новость, так и прикинул своим умишком: тридцать ружей — штука не маленькая, и Котовскому как раз может пригодиться.

— Спасибо за заботу! А уж эти ружья, можешь быть уверен, будут у меня.

Исправник оказался ретивый и начал отстреливаться. На козлах у него сидел солдат, он стал нахлестывать лошадь, думая спастись бегством.

Лошадь подстрелили, исправника и его охрану разоружили и пешком отправили.

— Службу плохо знаешь, болван ты этакий, — ворчал на исправника Котовский. — Ружья везешь, а где же патроны?

За поимку Котовского взялся пристав второго участка, опытный петербургский сыщик, присланный в Кишинев на постоянную работу. Хаджи-Коли был безобразен. Маленького роста, но с огромной головой, он был весь как бы помятый, весь изрытый морщинами. Кожа у него была геморроидального цвета. В центре физиономии помещался мясистый, свисающий, как спелый плод, на губы фиолетовый нос. Но глаза — глаза у него были колючие, быстрые. Он умел примечать. В этом ему никак не откажешь.

Хаджи-Коли взялся за дело спокойно. Он долго приглядывался, принюхивался, перечитал все донесения, побывал на местах происшествий, побеседовал с «жертвами»: с дворянином Иваном Дудниченко, с купцами и чиновниками, повидался и с Артемом Назаровым, который знал Котовского с детских лет.

— Так-так-так… Вы говорите, способный был мальчик? Так-так-так… Отлично ездил верхом?

Хаджи-Коли два часа пробыл у господина полицмейстера.

— Денег не жалеть, — давал указания полицмейстер. — Сами понимаете, вся эта неприятная история может отразиться даже на карьере высокопоставленных чиновников, не говоря уже о других.

Полицмейстер придвинул свое худое, обтянутое желтой кожей лицо к самому уху Хаджи-Коли, дохнул на него гнилостным запахом изо рта и прошептал:

— Под строжайшим секретом могу вам сообщить, что наш уважаемый Киркоров, Вартан Артемьевич, как вы знаете, тоже пострадавший, пожертвовал десять тысяч рублей из личных средств для награждения того, кто поймает этого разбойника.

В селе Мокра обитал гроза всего окрестного населения помещик Войтенко. Его прозвали Людоед. Ненавидел его народ лютой ненавистью.

Любил он охотиться за крестьянами, которые случайно забредали на его землю. Он выскакивал из кустов и кричал:

— О-го-го! Э-ге-ге!

Крестьяне бросались бежать, стараясь скрыться в чаще леса. Войтенко только этого и ждал. Прицеливался из охотничьего ружья, заряженного дробью, и стрелял.

Он жил одиноко, жена у него умерла, детей не было — один, как филин в дупле, обитал в большом, двухэтажном доме.

Поймав мужика за порубкой леса, Войтенко не жаловался в суд:

— Я сам ему судья. Хочу — казню, хочу — милую.

Но никогда не миловал.

Крестьянский скот за потраву загонял к себе и требовал штраф с его владельца.

Бабы для сокращения пути перебегут через его поле — так он им пустит вслед заряд соли и хохочет:

— Теперь почешутся!

Но настали суровые дни. Пришел для помещика час расплаты. Мужики на сходе постановили: казнить Людоеда.

— Мы его, как крота из норы, выкурим! — сказал Антосяк, недавно вернувшийся из армии.

Пришли в усадьбу. Обложили хворостом дом, керосином облили, чиркнули спичку — и пошло полыхать горячее пламя, поднялось высоко к небу зарево, как проклятие душегубу.

Крестьяне стояли вокруг и смотрели.

— Хорошо горит, — сказал Антосяк. — Дерево сухое.

Помещик, видать, крепко спал. Уже и крыша занялась, из окон валил густой, черный дым, а он все не появлялся. Наконец выскочил на крыльцо, остановился — и сразу все понял. Там его ждали. Лица были каменные. Никто не простил. Пули на него пожалели, убили батогами, как змею убивают. Убили и бросили тут же, у начинающего тлеть и дымиться парадного крыльца. И молча ушли по освещенной пожаром дороге.

Крестьянские бунты полыхали по всей Бессарабии. В дыму восстаний орудовал отряд Котовского, орудовал дерзко и умно. Может быть, он поднимал молдавских крестьян на бунты своим примером и отвагой? Может быть, с его именем пошел Антосяк убивать ненавистного помещика? И если бы не было повсеместно известно о неуловимом Котовском и его славных делах, может быть, еще долго свирепствовал бы Войтенко?