Котенок Господа Бога - [19]

И в это время заболела бедная Шуша.

Мырка ездила к ней на другой конец города, таскала лекарства и продукты, потом бегала к ней в больницу, и конца этому не было, болезнь оказалась пожизненной.

И наконец Мырка пожаловалась общему мужу Сергею Ивановичу, что это уже конец сил. Приходилось все время ночевать у Шуши. И он взялся за дело, продал их обе квартиры и купил им трехкомнатную (правда, небольшую и тоже на выселках, да зато две остановки от метро).

И теперь они, Мырка и Шуша, были вдвоем и у каждой своя спаленка, а в середине общая комната с телевизором и библиотекой.

Это уже было приданое старшей, Шуши, родительское имущество, которым она очень дорожила, буквально тряслась надо всем, над самой маленькой вещичкой, и Мырке не дозволялось трогать мамины сокровища. То есть общая комната оказалась Шушина.

Но там же были и допотопные игрушки самой Мырки, которые мама сберегала для будущих внуков, хранила всю свою жизнь, например, куколка в шляпке (мама связала эту шляпу из белого пластикового упаковочного шнура). А поскольку шляпка все время пропадала (явные происки Шуши), а маленькая Мырка этой вещью очень дорожила и лихорадочно повсюду искала, плача под неприкрытый смех Шуши, то в конце концов мама просто пришила эту шляпу к паричку куклы.

Но Шуша сейчас не позволяла ей даже дотрагиваться до этой куклы. Как до священной реликвии, связанной с именем мамочки.

А ведь Мырка помнила, что мама именно ей купила куколку, и с такой любовью подарила ее своей младшенькой на день рождения.

Мама любила затурканную Мырку.

И что же, съехались сестры, больная и здоровая, толстая Мырка и тощая Шуша, и возобновились их детские взаимоотношения.

То есть совместная жизнь с сестрой обернулась для кроткой Мырки буквально школой злословия, Шуша ее поучала беспрерывно, выводила на чистую воду ее и ее подруг, а сама была больная, худая, жалкая, ни в магазин, ни даже к врачу сходить одна не решалась.

Пока Мырка работала, ей удавалось все-таки уезжать из дома, она проводила с людьми по восемь часов в день и могла хохотать чужим шуткам, ходить с коллегами в кафешку обедать, ездить на дни рождения, просто в гости, а то и в театр (одной подруге, у которой соседка служила в театре, давали пропуск на генеральные репетиции, так называемые «прогоны»).

Но потом пришлось уйти на пенсию. Начальство трудоустраивало чью-то дочь, понадобилось Мыркино место.

И началась эта трудная пенсионерская жизнь, вся подчиненная здоровью Шуши.

Правда, Мырка при полном безденежье тоже старалась не падать духом и активно искала себе работу, и нашла: ухаживать за глубоким старичком Львом Семеновичем. Подруга ее порекомендовала, она раньше сама следила за старцем, получала от него солидную мзду, но у нее родился внук, и пришлось переключаться на бесплатную семейную каторгу.

Лев Семенович таял на глазах. Мырка его жалела и как могла скрашивала его существование. Читала ему вслух Джека Лондона и газеты, смешно рассказывала о своей жизни.

В конце концов Лев Семенович от этих рассказов впал в глубокую задумчивость и однажды своим хриплым голосом сказал:

– Вот что, дорогая моя Марья Николаевна. Приведите ко мне нотариуса.

И он составил завещание на Мырку.

Он оставлял ей всё, и свою квартиру тоже.

И умер.

Мырка была с ним до последнего мгновения, сидела в больнице и дома, когда его выписали как прошедшего курс лечения. Буквально на руках носила.

Похоронив своего старичка, она почему-то не хотела ничего говорить Шуше о полученной квартире, чтобы не вызывать ее на новый взрыв негодования. Шуше это было вредно, у нее начинались тяжелые приступы удушья в добавление к основному диагнозу. Она буквально умирала от злости!

Но с квартирой надо было что-то делать. Мырка позвонила опять-таки проверенному другу, Сергею Ивановичу, и попросила совета, как сдать квартиру. Притом предупредила, чтобы Шуша ничего не знала. А то будут проблемы.

А у Сергея Ивановича тоже были проблемы как раз, опять пошла тяжелая полоса жизни, жена снова хотела его выселить. Он ведь соединил их имущество, доверился ей, продал свою квартиру и женину и купил семье большое жилище в центре, и все это оформил на имя жены.

И теперь жена решила владеть этим добром самостоятельно. А он очень любил детей, своих мальчишек, им было удобно каждому в своей комнате, да еще и на всех имелась огромная гостиная, плюс холл и три лоджии, и все это рядом со школой, и он не мог бороться с женой за ее имущество.

– Я, на свою беду, оказался хорошим риелтором, но дурным психологом…

И Сергей Иванович признался Мырке, что очень здорово, что ты мне позвонила, ты, как всегда, проявляешься вовремя, как мать Тереза, ты как будто чувствуешь, когда у меня проблемы, я опять одинок, ты представляешь? Только ты у меня осталась.

Мыркино тело невольно ёкнуло.

Муж продолжал:

– Она подала на развод! А я так все оформил, что это ее квартира! Она, по-моему, хочет сдать ее иностранной фирме, я нашел какой-то проспект в прихожей под зеркалом, они торгуют сталью, ей это зачем? Она, видимо, собирается уехать за границу. Типа учить детей в хорошем колледже. Знает, что я бороться не буду. То есть всё по новой… (И он замолк, как бы подавившись.) Только ты меня спасаешь… Ты одна.