Кот, который всегда со мной - [20]

Мы наблюдали, как за десять лет выросли дети. Сначала они застенчиво крутились вокруг иностранцев из Америки и вот, превратившись в юношей и девушек, стали нашими друзьями. Видели, как женщины расстаются с мужьями или любовниками. А одна — вот уж неожиданный поступок — вступила в связь с другой женщиной и впервые в жизни испытала счастье, поняв, что их отношения прочные и зрелые. Перед нашим очередным приездом в Прованс она написала нам письмо, чтобы подготовить к свершившейся перемене. Дженис говорит по-французски лучше меня, но ни она, ни я не владеем языком свободно. Разобраться в письме, в котором говорилось, что наша знакомая превратилась в лесбиянку, оказалось непросто. Прочитав текст семь или восемь раз, мы пришли к нескольким интерпретациям смысла. То ли наша приятельница счастливо зажила с другой женщиной, и они завели себе собаку по кличке Ням-Ням. То ли у нее появился парень, и этот развеселый сукин сын так описывал какую-то соблазнительную красотку, что даже у собаки потекли слюнки и она завопила «ням-ням». (Я предположил, что «ням-ням» — французский эквивалент нашего «гав-гав»). То ли — это целиком моя версия — наша приятельница вообразила себя собакой Ням-Ням, которая живет с другой собакой по кличке «Лесбиянка». В итоге мы позвонили еще одной хорошей знакомой и осторожно спросили:

— Qu’est-ce que c’est nouvelle avec notre avie? [16]

Подтвердился первый вариант, что, памятуя о других версиях, мы восприняли с большим облегчением.

За десятилетие постоянных приездов мы наблюдали взлеты и падения сельской жизни. Одна близкая подруга тяжело заболела и чуть не умерла. Другая находилась при смерти, но чудесным образом исцелилась. Знакомый музыкант переехал в Париж и там влюбился. Другой знакомый вернулся из Парижа, чтобы постоянно жить в Гу. Одни жители городка с момента нашего первого появления успели выучить английский. Другие, наоборот, — забыть. Одна женщина продала свой дом и переехала в другой — великолепное строение восемнадцатого века. Другая пыталась продать дом, но не смогла. Еще одни друзья построили дом своей мечты в поле за городом.

Это на человеческом уровне. Нортон также наблюдал много перемен. Некоторые из его знакомых котов исчезли — неизвестно, то ли умерли, то ли убежали, — но вместо них появились другие. И как только он возвращался и крался по расположенному на заднем дворе лавандовому садику, местные кошки приходили к нему поиграть или, в зависимости от настроения, шипели и клянчили еду. В один из приездов Нортон не обнаружил своего доброго знакомого, бульдога Арчи, с которым ему больше всего нравилось возиться. Никто в городке не знал, куда он делся, и я видел, что Нортон по нему скучает, — коту нравилось бродить с Арчи по улочкам Гу, больше чем с другими четвероногими приятелями. Но в Нортоне жило нечто от французского экзистенциализма, и он легко смирился с исчезновением бульдога. В один год бульдог был здесь, в другой его не стало. C’est la vie. [17]Время бежит…

Но какие бы драмы и потрясения ни случались, когда мы на следующий год приезжали в Гу, нас троекратно, как принято в Провансе, целовали в щеки. Затем мы обменивались простенькими подарками, и каждый из нас думал, насколько мы счастливы вместе в этом сказочном, прекрасном городке. Мне больше всего понравилась перемена, о которой мы узнали на Рождество пару лет назад. Поздно вечером мы втроем ехали из марсельского аэропорта. Гу поражает удивительной тишиной, особенно людей, которые только что прилетели из Нью-Йорка, где тишину можно представить, лишь обладая буйным воображением. В одиннадцать вечера в Гу не раздавалось ни звука. Могло показаться, что ты лишился слуха. Мы оставили машину на вершине холма у средневекового замка и стали спускаться мимо дома с выставленной на улицу клеткой с канарейками. Ее пернатые обитатели по непонятным причинам всякий раз пугали моего героического кота. Пока мы шли к нашему дому, наши шаги звучали ударами грома. Открыли входную дверь и ощутили волну радости. Дом, принадлежавший Элизабет Хопкинс, был неповторимым местом и в реальной жизни, и в наших сердцах, и теперь, как и каждый год, мы с восторгом переступили порог. Окинули взглядом помещение: не появилось ли на полках новых книг, не переставлена ли мебель, нет ли новой кухонной утвари, постельного белья, украшений. Нортон поступил, как в каждый наш приезд, что меня всегда удивляло, — бросился к тому месту, где я обычно ставил ему миски для еды и воды, сел и выжидательно посмотрел на меня. Если кто-то считает, что у кошек нет памяти, скажите, каким образом кот, живший целый год в своем доме и лишь на неделю попадавший в Гу, до дюйма знал, куда бежать за кормом?

Но давайте закончим историю. Положив Нортону французской еды на законное место, мы распаковали вещи, удалились в уютную спальню с видом на величественный Люберон и крепко уснули. А утром, проснувшись, прошлись по городку — это заняло не больше пятнадцати минут, — высматривая, что в нем изменилось за год. Восстановили развалины в самой высокой точке поселения, и они превратились в ветряную мельницу, такую, какая, очевидно, была здесь много сотен лет назад. Открылся новый крохотный магазин. Именно крохотный — вся его площадь не превышала двух соединенных вместе разменных касс подземки. Он был закрыт и мы, даже прижавшись лицами к стеклу, не поняли, чем в нем торгуют. Вот и все перемены. Остальное как будто сохранилось без изменений.